Постскриптум. Дальше был СССР. Жизнь Ольги Мураловой.
Шрифт:
— Кто эта Дагмара? — заинтересовался Сергей. — Вы дважды упомянули это имя.
— Да так, одна очень своеобразная сослуживица, — неохотно ответил Тарасов.
— Какая низость! Какое коварство, — возмущался Муралов. — Ей ничего не стоило вызволить меня из тюрьмы, а она палец о палец не ударила, чтобы спасти меня! И я еще мечтал связать свою жизнь с этой девушкой. Никому нельзя верить, — закончил Муралов, прощаясь.
— Куда это Вы собрались, батюшка? — остановил его Тарасов. — Придется повременить. Вы задержаны до выяснения обстоятельств дела, — и он вызвал конвой.
— Вы что, издеваетесь
— И, тем не менее, — отрезал Тарасов, давая понять, что прения закончены. Оставшись в одиночестве, Тарасов радостно потирал руки. — Прихлопну эту троицу одним махом, где-то между ними заплутался искомый бриллиант.
Глава 13. А ЛАРЧИК ПРОСТО ОТКРЫВАЛСЯ
Сергей лежал на верхних нарах, уткнувшись носом в стену. Его душили не только и не столько смрад камеры, сколько злоба и обида. И даже не решение следователя о задержании было тому причиной: в конце концов, тот делал свое дело в меру способностей. Но Ольга! Ее светлость растоптала своими каблучками его жизнь. Для нее он был только плебей, полезный для сложных поручений! Во имя каких-то своих целей она пренебрегла его свободой и безопасностью.
Впрочем, он сам виноват: размечтался в надежде о том, что Ольга питает к нему теплые чувства!
А разве она сразу не сказала ему, что он нужен ей лишь затем, чтобы передать весточку барону? Теперь он был уверен, что сцена в привокзальном ресторане, когда Ольга со словами «Я еду в Петроград» — ушла от жениха к нему, была заранее спланирована бароном и ею.
Ей с какой-то целью надо было попасть в Петроград, и безопаснее было ехать туда с ним, а не с бароном. А попытка Сергея сблизиться с ней, чем закончилась? Бешеным негодованием и пощечиной. Знай свое место, плебей! И как яростно она атаковала его, захлебнувшись в сословной спеси, когда он заикнулся о причастности барона к пропаже бриллианта! Забыть ее, забыть навсегда, вычеркнуть из своей жизни! У него есть ради чего жить — творчество, интересная работа, семья сестры, родители, коллектив, ставший родным... Так уговаривал он себя, но что-то горькое и острое подступало к горлу и не давало забыться сном. Спасаясь от горьких мыслей и от полчища клопов, которые превратили нары в ложе пыток, Сергей уселся на лавке за длинным общим столом, положил голову на руки и попытался уснуть. Но тут на нижних нарах зашевелилось нечто волосатое в причудливых лохмотьях. В тусклом свете одинокой лампочки Сергей разглядел между всклокоченной шевелюрой, бородой и усами грустные, наполненные скрытой болью глаза.
— Что, мозжит? — спросил сосед.
— О чем Вы? — не понял Сергей.
— Совесть болит, спать не дает? Вот и я не могу. Только глаза закрою, она, эта совесть, за сердце хватает, в голову лезет, в глазах стоит. Убивец я. Жену убил. Любимую. Нечаянно. Хотел поучить за проказы, да не рассчитал, попал в висок. Теперь вот судить будут. Вышку, я думаю, не дадут: я ведь не нарочно. А каторга мне обеспечена. А лучше бы вышка — одно спасение от совести. Да и на том
— Считается, что если грешник искренне раскаивается, то его грехи простятся, — ответил Сергей. Как зовут-то тебя?
— Иваном кличут. А ты что, тоже убивец?
— Нет, я не убил, а меня убили.
— Как это? Вроде ты не мертвец!
— Это только снаружи тело мое живет, а внутри — все мертво, все сгорело.
— А за что же тебя в каталажку?
— Бриллиант украл, — заявил Сергей, не желая вдаваться в подробности.
— Большой?
— Огромный.
— Ого! Спрятал?
— Спрятал.
— Хорошо спрятал?
— Так хорошо, что и сам найти не могу.
Постепенно другие обитатели камеры, проснувшись, стали наперебой обсуждать ситуацию с пропавшим бриллиантом.
Принесли баланду, пайку хлеба и кружку кипятка. Сергей отломил кусочек корочки хлеба. Остальное отдал Ивану, уничтожившему все с жадностью. Видно, давно сидит, изголодался.
Сергей потребовал бумагу и карандаш, якобы написать признание. Но использовал их, рисуя портрет «убивца» Ивана. Сокамерники с интересом следили за его работой. А Сергею не только время скоротать, да от горьких мыслей отвлечься; его заинтересовало лицо Ивана. Он уже представлял, какой колоритный портрет он напишет впоследствии: торс богатыря, могучая растительность и мудрые тоскливые глаза страдальца и философа.
Обед Сергей снова проигнорировал: подгоревшая баланда была несъедобна, однако Иван съел ее с жадностью, а пайку Сергея разделил поровну с сокамерниками. Сергей с содроганием ожидал наступления вечера, когда снова придется лезть на нары на съедение горьким мыслям и клопам, когда послышалась команда: «Муралов! С вещами на выход!»
Сергей снял с себя теплый свитер и отдал Ивану:
— Держи, на память, он тебе нужнее. А мне на память останется твой портрет.
— Батюшка! — взмолился Иван. — У меня в деревне Рогожки Волосовского уезда остались старики и дочки, одна совсем маленькая. Коли выкарабкаешься, может, поможешь чем, добрый человек?
— Я не могу обещать точно, но постараюсь, — заключил, прощаясь, Сергей. — Как фамилия-то твоя?
— Сорокин я, Иван Степанович!
Тарасов встретил Муралова стоя и тотчас отпустил конвоира.
— Сергей Дмитриевич! Я вынужден извиниться перед Вами за ошибку следствия и доставленные неприятности. Получены достоверные данные о Вашей непричастности к исчезновению реликвии. Вы вправе обратиться в прокуратуру по поводу неправомерности моих действий и требовать компенсации за причиненный ущерб.
— Да ладно, — махнул рукой Сергей. — Ошиблись немного, с кем не бывает! Не буду я писать на вас жалобу. Я так счастлив, что эта запутанная история, наконец закончилась не без вашего участия, что я должен вас благодарить, а не жаловаться на вас. Нашелся камень?
— Нашелся. Уже сдан в казну.
— Жалобу я на вас писать не буду, а вот от компенсации не откажусь, — ухмыльнулся Сергей.
— Увы, компенсация без жалобы не получится.
— А я попрошу компенсацию лично от вас.
— Я далеко не богат, и вряд ли смогу предложить вам что-либо достойное.