Потери
Шрифт:
– Как можно? – возмутился дежурящий по вешалке ветеран кабацкого труда. – У нас заведение солидное.
Обменяв чемоданчик на купюру, Барон торопливо направился к выходу.
– Уже уходите? – угодливо распахнул дверь давешний швейцар.
– Увы.
– А что же ваш старший товарищ? Союзного значения?
– Ему так у вас понравилось, что он решил посидеть еще немного.
– Понимаю. Одобряю.
Барон вышел было на улицу, но, осененный мелькнувшей мыслишкой, почти сразу вернулся:
– Листка бумаги не сыщется?
– Могу предложить бумажную салфетку. Устроит?
– Вполне. И заодно карандашик.
– Один секунд.
Предвкушая
– …Гога, у тебя ведь в магазине на Арбате барыга знакомый служит? Который ювелир?
– Типа того. Только он не ювелир – антиквар.
– Да какая, на хрен, разница?
– Кому как.
– Скатайся завтра.
– Никак решил Катьке подарок к аменинам замастырить?
– Это что, как бы юмор сейчас такой?
– Да куды нам с юмором? Куда ни плюнь – сплошь трагедь.
– Короче, балагур, смотайся до него и узнай: может он браслетку по-быстрому загнать? Казанец нынче расстарался, у интуристочки в Сокольниках подрезал.
Гога лениво скосил глаза на засвеченный Шаландой обруч и, даже не взяв в руки, вынес авторитетное суждение:
– Не смешите людей. Это рондоль [45] .
– Да брось! – заволновался Казанец.
– Хошь брось, хошь подыми. Фуфло. Недавно в центре снова появилось. Уже десятка два, что характерно поляков, попалось. Видать, та твоя интуристочка как раз ляхских кровей будет.
– Молодца, Гога, поляну сечешь, – нервно рассмеялся Шаланда. И, сохраняя лицо, добавил: – Мы как бы в курсе. Проверяли тебя в шутку.
Меньше всего в этой жизни Шаланде импонировал застиранный-залатанный плащ неудачника.
45
Рондоль – сплав меди с бериллием, по цвету и блеску напоминающий золото. В уголовном мире используется для изготовления ювелирных подделок. Отсюда жаргонное название – «цыганское золото».
– Шутники, блин! Лучше бы какое серьезное дело надыбали. Третью неделю гасимся, как мыши.
– Погодите, детки, вот настанет срок, будет вам и белка, будет и свисток.
– Типун на язык! – болезненно среагировал на «срок» всего месяц как откинувшийся Ёршик.
Казанец отложил вилку с наколотым на зубья соленым огурчиком, прислушался к ощущениям и… выразительно пустил газы.
– Блин! Хоть ты-то не порть обедни, засранец?!
– Пирожки, – виновато констатировал Казанец, ослабляя ремень на брюках.
Это он побаловал себя все в тех же Сокольниках. На радостях, после удачного, как тогда казалось, щипка. А теперь вот, неприятно оказалось, что показалось.
– А я ведь предупреждал, что с крысиными хвостиками!
– Да ладно? Раньше всегда у этой бабы брал – и полный нурмуль… Вот зараза! По ходу, рецептуру поменяла.
Сей, не особо, надо признать, великосветский, разговор проистекал в интерьерах небольшой, в две комнатушки, хазы на Оленьем Валу [46] , где этим вечером собрались
46
Олений Вал – улица в Сокольниках. В культовом т/ф «Место встречи изменить нельзя» шофер Копытин досадливо сетует Жеглову: «В Сокольники, гад, рвет. Там есть где спрятаться». В начале 1960-х те жилмассивы Сокольников, где еще сохранялась старорежимная двух-трехэтажная застройка, продолжали пользоваться столь же сомнительной репутацией.
Настойчивый, но при этом словно бы свойский стук в дверь застигнул сотоварищей врасплох: званых гостей сегодня не ждали.
А незваных не ждали в принципе.
– Кому это не могется? – насторожился Гога.
– А шут его знает.
– Может, Катька твоя приперлась? Вокзальная проститутка Катька была марухой Шаланды.
– Дык вроде рановато для Катьки? У нее сейчас самое рабочее время, – засомневался Шаланда, выходя из комнаты в прихожую.
Воспользовавшись отлучкой пахана, Гога тотчас взял быка за рога:
– Не, братва, я хошь и не крыса, но чую: валить надо с этой… шаланды. Иначе – либо мусора окончательно затопят, либо с голодухи подохнем.
– Такой, значится, оборот? – Казанец недвусмысленно сощурился на внушительных размеров брюхо Гоги. – Ты у нас, оказывается, не жирный, а с голоду распухший?
– Пасть закрой, ботало!
– На самом деле Гога дело базланит, – подтявкнул Ёршик. – Да я в лагере здоровее питался, чем нонче на воле. Рвать надо отседова, пока не поздно. Оно, конечно: бег не красен, зато здоров.
– Уж чья бы корова мычала, а твоя… Али запамятовал, из какого дерьма тебя Шаланда в последний раз вытащил? Так я могу напомнить!
– Не надо.
– Вот тогда сиди и не задирайся, – презрительно осклабился Казанец. – Выше ватерлинии. Вот Гога, тот еще может иметь и голос, и мнение. Ему по чину положено. А тебе, Ёршик, рановато покамест. Скромнее будь.
В следующую секунду в комнату возвратился довольный (рот до ушей) Шаланда и возвестил с порога, представляя зашагнувшего следом незнакомца:
– Зырьте, какого гостя дорогого из Питера намело! Барон, собственною персоною!
– Хоть сами в благородных званиях не состоим, но гостям, коли взаправду дорогие, завсегда рады, – радушно обозначился Казанец.
А вот Гога, напротив, набычился. И, не разделяя восторгов, сварливо усомнился:
– Пятый десяток землю топчу, а чегой-то не слыхал за пЭрсону с таким погонялом.
– Да ты чё, Гога?! Да я Барона, почитай, годков пятнадцать как знаю. Еще с устьцилемской зоны. Которую мы с ним да с прочими ворами правильными от солдат Рокоссовского обороняли. Ух и лютое, я вам доложу, было времечко!