Потерянная принцесса
Шрифт:
Придется терпеть. В бою против воинов ада воистину и с неверными плечом к плечу встанешь!
В первые дни особенно тяжко было, это и вправду вериги неудобоносимые. Лютгер поэтому старался своих подальше увести. Еще не хватало, чтобы две части отряда вдруг бросились рубить друг друга. Но привычка все смиряет.
Труднее всего приходилось Бруно. Однако и он все же умел заставить себя помнить, что свершает подвиг терпения во имя Ордена.
Сейчас Лютгер сам оказался всех дальше. Наскоро пробормотал слова молитвы, даже не спешиваясь.
– О-ми-ин!..
Достойно удивления то, насколько похоже завершается молитва
Лютгер пожал плечами, еще раз огляделся – и направил коня вниз.
Травы еще сочны, но влага уже начинает уходить из них. Многие источники в эти месяцы скудеют, а слабейшие так и вовсе замыкают уста.
Этот родник был бодр, журчал свежей водой. Величайшее сокровище.
Расставили часовых. Коней, напоив, стреножили, отпустили пастись. Развели три костра, все в укромном месте: больше чем с двадцати шагов не увидишь, а дым, хотя к ночному небу он поднимается столь же исправно, как к дневному, во тьме не виден.
Лютгеру, как обычно, выпало сидеть у того же костра, что и Гюндуз-оглы. Это было неизбежно, иначе получалось бы, что у отряда не двое предводителей, а один, и тевтонцы – его свита. Так нельзя… даже если, пожалуй, так и есть.
Он мог настоять, чтобы Бруно оставался с ним, и на сей раз предводитель туранцев не сказал бы, что, мол, «у костра воинов мясо сочнее». Но для Бруно это была бы мука мученическая. К тому же действительно одному из братьев-рыцарей надлежит пребывать со своими людьми.
Молодой воин, тот, что даже днем теребил струны, обычно тоже бывал зван к предводительскому костру – особенно когда он сочинял новую песню. Сейчас как раз был такой случай. Парень что-то пел почти по-девичьи нежным голосом, сам себе аккомпанируя на эль-уде.
– Эмре вспоминает о той, которая была ему обещана, когда мы вернемся из похода, – пояснил Гюндуз-оглы: слова песни были тюркскими. – Его сердце всегда с ней, он закрывает глаза и забывает о разлуке, зато вспоминает о днях, которые они провели вместе… Жалуется на беды, разлучившие их, – то есть на злосчастную судьбу, которая обрекла его сопровождать меня, своего бея… Так, ийыгыт?
Последнее слово, Лютгер уже знал, означает «воин-удалец». Знать-то знал, а вот произнести не сумел бы: оказалось слишком чуждым его гортани. По-сельджукски оно звучало как «джигит» и делалось в результате несколько более произносимым.
– Не так, Эртургул-бей, – вспыхнув, дерзко ответил юный Эмре.
А вот этого Лютгер как раз и не знал…
Доселе имя предводителя подчеркнуто нигде не называлось. Рыцарю оно, правда, говорило не больше, чем Гюндуз, давно известное имя отца. Но надо запомнить…
«Эмре», Бруно объяснил ранее, было не именем, а прозванием: слово это обозначало песнопевца, менестреля, можно сказать. Миннезингера.
Впрочем, как раз это не важно. Гораздо важнее мгновенно сгустившееся облачко мрака, окутавшее троих из тех, кто сидел у костра: самого Гюндуз-оглы, лекаря и воина-слугу. Паузы молчания как раз не было, облако это, наоборот, разразилось кратким дождиком насмешливых фраз, улыбок и жестов, на которые Эмре отреагировал задорно и обидчиво – судя по всему, песнопевец пользовался особыми привилегиями. Сам он ничего не понял и не заметил; двое обычных воинов, званых в этот вечер к костру предводителя, заминки не обнаружили тоже.
Лютгеру, разумеется, тем паче ничего
Эмре, отступив на шаг, запел, теперь уже на арабском:
– Тяготы судьбы терпя, ты не плачь от боли,Потерпи, Ширин, и Аллах поможет!Час придет – тебя Фархад унесет на волю:Потерпи, Ширин, и Аллах поможет!Изгони, Ширин, ты из сердца му'ку,Потерпи немного – и Аллах поможет!Не сгореть Фархаду в огне разлукиПотерпи еще, и Аллах поможет!Смолкли насмешки. Все внимали горестной истории Ширин, которой на самом деле не судьба соединиться с Фархадом – вот только еще неведомо это ни луноликой деве, ни крутоплечему дробителю скал, сокрушителю гор.
– Время скорби, верь, долго не продлится,Потерпи чуть-чуть – и Аллах поможет,Суждено влюбленным возвеселиться.Потерпи, Ширин, и Аллах поможет!Горделиво выпрямился, раздул ноздри, со скрытым презрением глянул на Лютгера – но тот продолжал протягивать руку. Со стороны сидящих у костра вновь прозвучали смешки. Еще немного помедлив в надежде, что как-нибудь обойдется («потерпи, Ширин, и Аллах поможет!»), песнопевец, злобно сверкнув глазами, все же вручил инструмент нежданному сопернику.
Теперь насмешливые взгляды устремились на него: многие явно ожидали, что рыцарь сейчас опозорится, не зная, за какой конец брать то, что ему дали. Он, по правде сказать, и сам опасался неудачи: четыре парных струны вместо привычных пяти, иной изгиб грифа… колки` – о Боже! – не друг напротив друга, но под углом…
Сколько же лет он не брал в руки лютню?..
Осторожно тронул струны. Ощутил, как, несмотря ни на что, радуется ему инструмент, льнет к пальцам. Тут же вновь умолкли все, а во взгляде Эмре злоба сменилась ревностью.
– По двадцать лиг град ВавилонИмеет с каждой из сторон:Кто стены строил, те работуВели по точному расчету.Цемент столь прочен, что едва льЕго пробьет любая сталь.А высота тех стен с оградой —Пятнадцать ро`стов: их осадойНе взять; внутри – сто сорок врат,А сверху – мощных башен ряд,А внутренних коль башен счетВести – их больше семисот,И в каждую вселен вассал,С тем, чтобы город охранял…