Потерянный альбом
Шрифт:
…Тогда погодите…
…Погодите-ка!..
…Может ли еще быть…
…может ли еще быть…
…Мыслимо ли, что и ты не можешь меня слышать?..
…что ты меня не слышишь прямо сейчас?..
…Другими словами, что твои наушники не захвачены…
…что я не могу пробиться через твои подъемные ворота…
…что что-то фундаментально не так?..
…Или даже невыполнимо?..
…Может ли дело быть в этом?..
…Может?..
…Так
…Давай, опровергни…
…Попробуй опровергнуть…
…В смысле, ты считаешь, этот голос у тебя в голове не прислан кем-то другим?..
…Так ты думаешь?..
…Ну тогда попробуй его остановить…
…Вот именно, останови его…
…Попробуй его остановить!..
…Попробуй от него уйти…
…Ты!: просто попробуй…
…Попробуй уйти…
…Попробуй сбежать…
…Вот именно, беги…
…Беги…
…Не иди, беги…
…Ты — тот, кто все это слушает…
…Вот именно, ты…
…Ты, тот, кто слушает…
…Попробуй сбежать…
…Попробуй сбежать от того, что, как ты знаешь, ты слышать не можешь…
… Попробуй сбежать от того, что, как ты знаешь, не может быть правдой…
…Беги…
…Беги…
…Точно — беги…
…Попробуй сбежать…
…Жалкие сволочи!.. но нет…; погодите…; прошу, просто погодите…; только послушайте…; просто погодите и послушайте…; потому что я теперь хочу кое-что сказать, кое-что должен сказать я, а где найдешь время для таких раздумий в разгар этой непрестанной, самодовольной, обиженной тирады…; когда перед лицом ваших безграничных заклинаний и предложений мне — да кому угодно — можно вставить хоть слово, когда можно вставить хоть слово о чем угодно настоящем…; о прошлом и настоящем; о нежности; об уступчивости; о бесконечных хрупких вещах; о Равеле — да, о Равеле, потому что я хочу вам сказать: человек и вправду меняется, когда работает над хитом; это правда; я это чувствую, даже когда еду по Парма-Хайтс, где я живу: просто даже нога на педали газа кажется какой-то нервной, и ребра, не знаю, как будто щекочет, и просто хочется поскорее уже добраться, добраться до театра; даже сама машина как будто ускоряется — даже «тойоте» передалось волнение, она словно так и летит; а потом, когда я наконец добираюсь до 85-й улицы, а потом сворачиваю на Евклид и вижу театр, старый добрый «Афанасьевский», то даже раньше, чем приезжает кто-нибудь еще, — когда еще нет очередей, и нет лимузинов, и нет билетных спекулянтов, и нет счастливых и, типа, ожидательно одетых людей — даже тогда чувствуешь, как в воздухе что-то разливается; видишь даже в непричастных людях, которые просто идут по своим делам по улице, просто случайно проходят под неосвещенным козырьком, но как-нибудь да реагируют на развешанные растяжки с темными буквами:
и
рядом с
и еще полдесятка; даже Кен, привыкший к таким отзывам, и то на сей раз оказался малость не готов к реакции: уже два продления, и оба — полные аншлаги, и, говорят, люди так и слетаются, просто чтобы лично увидеть этого засранца; хоть мне и кажется — если кому-то вообще интересно мое мнение, — что последняя постановка, которой он занимался около двух лет назад, будет получше: посмешнее и поразнообразнее, и отдельные персонажи на сей раз не такие свежие — но это все на мой взгляд, сами понимаете; и может — пришло мне тут в голову, — может, вся эта шумиха — просто реакция на заявления Кена, что это его последняя такая постановка — хотя никто из нас в его команде, конечно, больше не верит его привычным посулам «пора-собирать-чемоданы»; ну, может, сам Кен и верит — пока, понятно, снова не попытает удачу в Стране кино и не получит там свое обычное ни хрена: Слышь, чувак, мрачноватый ты для нас, какой-то у тебя Неформат,
…И все-таки вряд ли многие ожидали, что он сделает еще один моноспектакль…; типа — блин, для Кена это хренова туча работы: написать, потом реально довести до ума, чтобы каждая реплика пела, все одному, когда даже на секунду положиться больше не на кого и не с кем готовиться во время репетиций, кроме режиссера…; забот полон рот; так что, наверное, Кен правильно раскручивал это шоу, объявляя, что оно его последнее — событие с большой буквы «С»; типа, почему нет: несмотря на свой образ правдоруба, он все же заучил, что первый персонаж, которого приходится играть в любом его представлении, — это Рекламщик…
…Вообще, будет даже забавно, если он добавит в спектакль и такую часть: часть о парне, каком-нибудь страдающем актере, который настолько беден, что под другим именем сам выступает собственным рекламщиком; и мы видим, как он говорит по телефону с агентом по кастингу, лихорадочно расхваливает другое имя, которое принадлежит ему же, — а потом, когда проваливает прослушивание, разрывает сам с собой контракт…; а что, может и сработать…; я бы подсвечивал снизу, красным и пурпурным, и это бы как влитое встало между Крикуном и Двойным Дриблером — просто как влитое…; вообще, я ему теперь это даже и предложу, правда…; хотя не знаю, принимает ли Кен чужие идеи для сюжетов, даже если они хорошие; типа — очень сомнительно; вряд ли принимал хоть раз, но, должен сказать, недавно он правда стал в чем-то помягче, расстался со своей гребаной иллюзией, типа, железного контроля: как вот, пример, в среду вечером, все мы как бы удивились, скажем так, вольностям Кена…: Кен пришел вовремя — как обычно — пропустить стаканчик на дорожку в подсобке, и там были я, еще звукач Билли и Натали, которая у нас по гриму Кена (Марио, наш бесстрашный режиссер, давно перекочевал на свою следующую постановку); Кен все еще был в уличном, в своих обычных джинсах и ботинках, хотя уже в гриме, и мы просто трепались о пустяках — кажется, главной темой было адище Натали из-за ее домовладельца, — когда Кен с бухты-барахты достает из джинсовой куртки жестянку из-под леденцов, полную кокса; ну, тут уж речь Натали о домовладельце иссякает, спонтанно затихает, не только из-за священного явления, но и потому, что это же такой сюрприз: типа, у Кена есть политика: во время представления — ни граммульки, и, хоть он об этом ни слова не говорил, предполагалось, что от нас ожидается то же самое; однако вот она, земная милость божья, да еще в таком объеме — просто мое почтение, и мы все так и захихикали, потому что, ну, просто не верилось…; и вот мы все там стоим, мозги у нас слюни пускают, и тут Кенни, как бы, при этом потупившись, Кенни такой берет и говорит:
— А, гори оно все…; это же наша последняя неделя, а..?
и идет к столику в углу, и садится; ну, короче, мы же просто солдаты в армии, тут-то никто не спорит, так что я, Билли и Натали просто такие подходим, подтягиваем стулья, присоединяемся к его подготовке, демонстрации и употреблению этой дури промышленной мощности; и, короче, пока мы готовимся и пока угощаемся, все поднимаем головы и видим друг у друга в блестящей улыбчивости глаз такие фразы, как Ну, мы же и правда подошли к завершению нашего, по словам Кенни, самого последнего сотрудничества, и Ну, в конце концов, этого хочет сам Кенни, и Блин, какая же лепота…; и занюхав по доброй паре дорожек на брата, а также, надо добавить, заглянув в бутылку «Абсолюта», которую откуда-то раздобыл Билли, — типа, почему бы и нет? — мы все сидим и угораем, когда Эрик, помреж, объявляет пятнадцать минут до начала; так что Кенни вскакивает, все остальные отрываются и направляются на боевые посты, и немного погодя я уже за осветительским пультом, перепроверяю первые задачи; ну, короче, к этому моменту я уже близко познакомился с нешуточным таким химическим вознесением, и тут так получается, что мой кайф вполне совпадает с кайфом зрителей, которые теперь стекают по проходам и горизонталят к своим местам, все на нервах, потому что, ну, они же сейчас увидят представление великого Кеннинга Флэка!; и зал понемногу, типа, заполняется до пределов сидячей человеческой вместимости, и возникает обычное ощущение дышащего ожидания, хорошая одежда в сочетании с восприятием в духе «давайте-уже-развлекайте», свежего кондиционированного сдержанного предвкушения, когда внезапно в наушниках мне дают сигнал: и вот я затеняю свет в зале, как раз когда монстр звука Билли заводит ревущий гитарный риф, оглушающий публику до молчания с воздетыми бровями; затем Билли вжаривает вступление на барабанах, они грохочут и топочут, и я навостряю уши, а потом плескаю на стену за сценой снаряд люминесцентного зеленого, как раз когда клокочущая ярость музыки находит брешь и переходит в тарахтящий супербыстрый фанк в четыре четверти…
…И тогда выходит Кенни, неосвещенный и зловещий, его силуэт делает ровно шесть пантерных шагов, пока не встает на отметку в центре сцены и не замирает спиной к публике; и потом там стоит, типа, просто стоит — неподвижный, хотя и пропитанный невидимой неотвратимостью, — пока его чернота не начинает внезапно покачиваться на пятках, четыре, пять, шесть раз; и тогда я обдаю его пятном астрально-янтарного света, и он подскакивает, вскидывая ноги сзади и спереди, в гитаристских движениях, бьется и извивается под саундтрек Билли, как хеви-металлист; и потом, покорчившись под пыхтящий слышимый напор музыки, делает свой спрингстиновский прыжок, приземляется во внезапной тишине и полном освещении, в основном оранжевом и желтом: жилистый парень в фирменных черных джинсах и футболке…