Потерянный дневник дона Хуана
Шрифт:
Однако ее лицо не выражало ни радости, ни испуга, а только полнейшее безразличие. Девушка вежливо кивнула и направилась к двери, но на пороге замешкалась и бросила на меня многозначительный взгляд.
— Можно подумать, ей предстоят похороны. На ее месте любая другая девушка в ночь перед свадьбой беспокоилась бы о платье или о прическе. А у этой только и заботы — наложить шов на рану. Возможно, я оказал ей дурную услугу, раскрыв секреты человеческого тела.
— Расскажите мне, милый доктор, как такое могло случиться? Человек, женатый на науке врачевания и влюбленный в колокола монастыря
— Это печальная история, друг мой, — сказал он, продолжая обрабатывать рану. — Но я по секрету расскажу тебе, потому что ты для меня как сын.
— В моей жизни, как вам известно, тоже довольно тайн, поэтому я сохраню и вашу.
— На семью моего брата донес его сосед, который подсмотрел, как они зажигали свечи во время еврейской субботы. Их арестовали и…
Он не смог закончить мысль и надолго замолчал, прежде чем продолжить свой печальный рассказ.
— …С тех пор со мною живет моя племянница. Несчастное дитя обвиняют в грехах ее родителей, и, видит Бог, мне было нелегко устроить ее свадьбу.
— Надо полагать, жених из благородных?
— Вовсе нет, он сын зажиточного торговца. Они с Альмой знают друг друга с детства, и этот юноша просто без ума от нее. Я думаю, именно поэтому его отец и дал свое согласие, сообщил дон Пабло и вздохнул. — Господь милостив, иначе мне никогда бы не удалось выдать ее замуж.
Внезапно он улыбнулся, поскольку обладал редким качеством в любой ситуации видеть что-то забавное.
— Договориться с семьей жениха было гораздо проще, чем преодолеть ее собственное упрямство. Мне понадобился целый год, чтобы уговорить ее.
— И что же ее не устраивало?
— То, что жених — обычный юноша. Ей хотелось приключений и, прости Господи, страсти. Она начиталась этих… как они называются… любовных романов. Боюсь, что это моя вина: я научил ее читать. Но я надеялся, что она станет монахиней.
Из моей груди вырвался невольный вздох.
— В стенах монастыря бушуют свои страсти.
— Ты, без сомнения, прав. Пусть уж лучше она станет женой и матерью. Слава Богу, она все-таки согласилась. Начиная с завтрашнего дня, ее своеволие станет проблемой мужа, а не моей.
Я приподнял руку и с восхищением посмотрел на шов, который он только что наложил.
— Жаль, что она не сможет стать врачом. Из вашей семьи выходят лучшие врачи в округе. Вы только взгляните на этот шов — можно подумать, будто вы портной.
— Иногда мне кажется, что я и в самом деле всего лишь портной, — он снова рассмеялся, — который, к тому же не слишком преуспел в своем деле.
Доктор перебинтовал мне руку и велел держать ее в чистоте. За работу я вручил ему несколько золотых эскудо, и дон Пабло принялся благодарить меня за столь щедрый гонорар. Он и не подозревал, как много сумел дать мне в юности. В мрачных стенах монастыря именно он научил меня смотреть на жизнь с улыбкой. Поэтому не хватило бы и тысячи золотых монет для того, чтобы выразить ему всю мою признательность.
Когда он повернулся, чтобы убрать свои инструменты и бинты, я потянул на себя дверь, ведущую в коридор, и… Альма упала прямо мне на руки. Как оказалось, девушка под дверью подслушивала
— Тебя проводить? — по-прежнему не оборачиваясь, предложил доктор.
— В этом нет необходимости. Я сам найду дорогу.
Очутившись в коридоре, я взял Альму под руку.
— Ты и в самом деле хочешь узнать, что такое страсть? — спросил я.
В ее глазах засветилось неподдельное любопытство, но внезапно радостное возбуждение на ее лице сменилось тревогой. Девушка опустила глаза. Я догадался, что ее угнетает сама мысль о предстоящем замужестве.
— Не беспокойся, — сказал я, — мой урок длится всего одну ночь и хранится в строжайшей тайне.
Это был один из самых основательных уроков, какие я когда-либо давал в своей жизни, а Альма оказалась самой одаренной ученицей, подлинным самородком. В ней не было ни страха, ни жеманства, свойственных многим девственницам. Она отслеживала каждый мой жест и каждое прикосновение, словно вела наблюдение за собственным вскрытием, однако при этом была полна жизни и вовсю наслаждалась новыми ощущениями. Я прикасался к каждому уголку ее тела, давая ей почувствовать, какое удовольствие скрывается в нем, и ее ощущения были настолько острыми, что она извивалась под моими ладонями.
Я собирался уйти до восхода солнца, но девушка, которая даже и не думала спать, стала упрашивать, чтобы я взял ее с собой в Севилью.
— Я не могу взять тебя с собой, потому что не собираюсь жениться ни на тебе, ни на какой-либо другой женщине.
— Тебе и не нужно жениться на мне. Просто продолжай учить меня. Я хочу жить в том же мире, в котором живешь ты.
Меня потрясла ее настойчивость, и в то же время я был польщен ее интересом к моей не вполне обычной жизни. Однако она просила о невозможном.
— Женщина не должна жить в том мире, в котором живу я. Если, конечно, она не проститутка…
— …Или не куртизанка, — добавила она.
— Откуда ты знаешь о куртизанках? — моему удивлению не было предела.
— Читала в романах… Ну прошу тебя! Забери меня отсюда и сделай куртизанкой.
— Ты даже не представляешь, что тебя ждет и от чего тебе придется отказаться.
— Разве быть женой — не то же самое, что быть куртизанкой? Разница только в том, что у нее всего один мужчина, которого она не выбирала и от которого не может отказаться.
Меня удивили ее откровенность и ее ум.
— Извини, но ты не ведаешь, о чем просишь.
Она замолчала и оставила всякие попытки убедить или разжалобить меня, однако ее взгляд, исполненный решимости, настораживал. Было ясно, что она приняла какое-то решение, и я волновался, как любой учитель, который не вполне уверен в том, что ученик использует полученные знания должным образом. Я направился к выходу и благополучно проскользнул мимо ее дядюшки, уснувшего прямо за столом.
Кристобаль ждал меня в таверне, где мы собирались провести ночь, хотя утро уже почти наступило. Мы как следует подкрепились, съев по тарелке каши с медом и молоком. С рассветом тронулись в путь. Вскоре выяснилось, что в карете притаился еще один пассажир.