Потерянный дневник дона Хуана
Шрифт:
— Вы абсолютно правы, задавая мне этот вопрос. Дело в том, что мне и самому не ведомы те мотивы, которые мною движут.
— Я никогда не выйду замуж за человека, который меня не любит. Что же касается маркиза, его пустое сердце вообще не способно любить.
— Тем не менее вас он любит. Тогда, в церкви, я пытался предупредить вас, потому что убедился собственными глазами, на что способен этот человек, чтобы завоевать вас. Именно он подослал бандитов на вашу гасиенду — чтобы напугать вас и тем самым вынудить покинуть свое уединение.
В ее глазах
— Все гораздо хуже, чем я думала. В глазах маркиза я такая же собственность, как наши земельные угодья, которые он заставил отца продать.
— Беда в том, что именно этому человеку я обязан своей жизнью… и вообще всем, что у меня есть.
Я придвинулся к ней, изнемогая от желания хотя бы один раз припасть к ее губам, и в этот момент почувствовал возле своего горла лезвие ножа.
— Я не похожа на других знатных дам, которых вам удавалось обольстить с легкостью. Мое разбитое сердце дорого вам обойдется.
— У вас такие же понятия о чести, как у вашего отца.
Я сжал ладонью лезвие ножа и снова наклонился, чтобы поцеловать ее. Она невольно отпрянула, и я почувствовал, как мою руку пронзила острая боль.
— Ах, Матерь Божья! — воскликнула она, увидев, как кровь струится из глубокого пореза на моей руке. — Надо скорее остановить кровотечение.
Без малейших колебаний она подняла подол своего платья и ножом отсекла полоску ткани от нижней юбки.
— Мне так жаль!
— Я сам виноват. Вы предупреждали меня, а я не послушался, — сказал я, наблюдая, как она бинтует мою руку.
— Я не хотела поранить вас. Это произошло случайно, — проговорила она.
— Я знаю. У меня бывали гораздо более глубокие рапы, нанесенные гораздо менее привлекательным противником.
Она вернула мне нож, и я спрятал его обратно в сапог.
— Вы так ловко справились с дверным замком… Вы еще и грабитель? Во всяком случае, вы очень похожи на грабителя.
Улыбаясь, она коснулась моей маски. Я совсем забыл, что она все еще у меня на лице.
Я отвернулся и отошел к другому краю площадки, размышляя над тем, надо ли рассказывать ей всю правду.
— Мне очень жаль… — сказала она, приблизившись ко мне.
— Нет… ничего. Просто до сих пор я никогда и ни одной женщине не рассказывал правды о себе.
Я припомнил, как донья Анна сказала о том, что не желает жить во лжи. Видит Бог, я тоже этого не желал.
— Я и в самом деле был грабителем, — наконец признался я.
— Что могло заставить благородного идальго пасть столь низко? — удивленно воскликнула она.
— В ту пору я не был благородным идальго. Своим титулом, как и многим другим в жизни, я обязан маркизу.
— Стало быть, вы не принадлежите к знатному роду?
Я ощутил покалывание в затылке, и у меня вспотели ладони.
— Возможно, вы предпочтете верить в легенду, как это делают многие другие женщины.
— Истина всегда привлекает меня больше, чем любая, самая красивая легенда. Пожалуйста, скажите мне правду. Клянусь, она умрет вместе со мною.
— Вы и в самом деле хотите знать
— Каждую постыдную подробность, — подтвердила она, улыбаясь и приподнимая брови от любопытства.
Я и сам чувствовал непреодолимое желание рассказать этой женщине все.
— Я признаюсь вам в том, в чем не признавался никому… даже маркизу… даже самому себе.
Она засмеялась своим удивительным смехом, который, поднимаясь ввысь, заставил звезды дрожать и мерцать в небе.
Когда я закончил свой печальный рассказ о детстве в монастыре, о сестре Терезе и о воровском братстве, она спросила:
— Вам удалось узнать, кем были ваши родители?
От внимания доньи Анны не могло ускользнуть, что я пропустил важную часть своей истории. И снова мне пришлось поведать ей то, чего не знала ни единая живая душа.
— В последний раз я отправился известить падре Мигеля, чтобы попрощаться с ним и сообщить о своем решении покинуть монастырь. После долгих колебаний он осмелился нарушить тайну исповеди и раскрыть мне тайну моего рождения. Преклонив колени и не сводя глаз с деревянной решетки исповедальни, я впитывал каждое слово тайной повести, которую он хранил так долго. Пятнадцатью годами раньше на том же самом месте молодая женщина, рыдая, призналась ему в том, что родила мальчика вне брака. Ей было не под силу вырастить и воспитать ребенка, и потому она подкинула младенца в монастырский амбар, надеясь, что монахини сделают это вместо нее, а Пресвятая Дева защитит его. Я спросил падре Мигеля, была ли знакома ему та женщина, и он ответил утвердительно.
— Кто же она? — с интересом спросила донья Анна.
— Она… Она проститутка по имени Серена.
— Она была еще жива? — Задавая свои вопросы, донья Анна волновалась ничуть не меньше, чем я во время той исповеди.
— Этого он точно не знал, но сказал, что, по слухам, она живет в Севилье. Я спросил его, не открыла ли мать имя моего отца, и он снова ответил утвердительно.
Давным-давно страстная проповедь падре Мигеля, в которой упоминалась история падшей Марии Магдалены, убедила Серену оставить свое ремесло. Сжимая в руках святой крест, она даже сообщила о своем желании уйти в монастырь. Однако осуществить это похвальное намерение ей помешало предложение руки и сердца, полученное от благородного господина по имени… дон Диего Тенорио.
— Дон Диего Тенорио? — переспросила донья Анна, услыхав одну из благороднейших фамилий в Севилье.
— Да. Однажды ночью он предложил ей стать его женой. Разумеется, он так на ней и не женился и бросил ее с ребенком на руках.
— Вы познакомились со своим отцом?
— Он не пожелал меня видеть и запретил пускать на порог. Однажды я улучил момент и бросился прямо под колеса его серебряной кареты, когда она выезжала из ворот особняка. Кучер вынужден был остановить лошадей, а стражник вытащил мушкет, но я отказался сдвинуться с места, пока не поговорю со своим отцом.