Потерянный и возвращенный мир (История одного ранения)
Шрифт:
И еще труднее странные речевые фигуры, которые называют "инверсиями". Так ли легко можно схватить смысл фразы: "Не опоздай я на поезд — я не встретил бы вас...". Опоздал он на поезд или нет? Встретил он его или не встретил?.. или: "Я не привык не подчиняться правилам". Кто сказал это? Строптивый бунтарь или послушный ученик? "Не привык!" "Не подчиняться!" Казалось бы, все так резко, так вызывающе! А теперь подумайте, и смысл окажется обратным. Все это шутки грамматических инверсий! А те случаи, когда порядок слов не совпадает с порядком мыслей? "Я прочитал газету; потом позавтракал...". Все просто... А попытайтесь сказать это по-другому, в одной фразе: "Я позавтракал, после того как прочитал газету...". Не правда ли, как затрудняет
А сложные падежные окончания, создающие прочную и строго расчлененную связь между предметами, подчиняющие один образ другому и образующие скелет логической системы? Мы уже привыкли к ним и быстро схватываем их значение. Но так ли это легко? "На ветке дерева гнездо птицы". Это не просто перечисление: вот ветка, вот дерево, вот гнездо, вот птица! Здесь все выстроено в строгий порядок, и эти пять слов создают один образ с четко соотнесенными друг с другом частями. А те более сложные падежные окончания, которые выражают отвлеченные отношения вещей? "Кусок хлеба" — это просто. А "брат отца"? Это ни то, и ни другое, не "брат" и не "отец"; это нечто третье — дядя, о котором в этом выражении не было никакой речи. А "отец брата"? Ну это, конечно, ставит каждого в тупик: простите, да ведь это тот же отец? Отец моего брата — он и мне приходится отцом! Для того, чтобы понять эти сложные отношения, в которых слово, стоящее в родительном падеже, выражает вовсе не предмет, а его качество, свойство. Брат отца — это отцовский брат. Нужно проделать целую сложную работу: отвлечься от наглядного значения слова "брат", мысленно изменить порядок слов (ведь прилагательное, обозначающее свойства, всегда стоит в русском, языке не на последнем, а на первом месте), — только после этого загадка "атрибутивного родительного" проясняется.
И только для нас, усвоивших логические узоры языка и стоящих на плечах многовековой культуры, этот процесс расшифровки такой конструкции протекает свернуто, мало заметно, просто. А ведь еще в записях 15—16-го века люди не писали "дети бояр", а использовали гораздо более простую форму "бояре — дети", и вместо "земли Прокопия" обязательно использовали более развернутую и неуклюжую форму "этого Прокопия — его земля", давая этими вставками внешние ориентиры, помогающие обойти трудности такой сложной грамматической структуры... И вместо "убояшеся силы рати (войска) Ахейцев" было написано: "убояшеся силы и рати ахейской".
Нет, сложные обороты речи, которые вошли в наш быт и которыми мы пользуемся, не замечая их сложности, — это коды, созданные многими столетиями, и мы легко применяем их только потому, что полностью овладели той сложнейшей оркестровкой языка, который стал основным средством нашего общения.
А целая семья других средств выразить отношения — предлоги, союзы: под, над, справа, слева, вместе, несмотря на, вследствие... Мы так привыкли к ним, что применяем их, не задумываясь. "Корзинка под столом", "крест над кругом", "книга справа от ручки"... А ведь всего двести лет назад связь этих частиц с вещественными словами, обозначавшими предметы, выступала с полной отчетливостью: недаром в это время "под" означал еще конкретный "низ" ("под" печи), а слова "справа", "слева", "спереди", "сзади", "вместо" -писались иначе — "с права", "с лева", "с переди", "с зади", "в место", так что их конкретное значение "правое", "левое", "перед", "зад", "место" выступали с совершенной прозрачностью.
А сравнительные формы: "Слон больше мухи" или "муха больше слона"? Это мы схватываем сразу! Ну, конечно же, вторая неправильна! "Весна перед летом" или "лето перед весной"? И это ясно. А вот: "Солнце освещается землей" или "Земля освещается солнцем"? Об этом еще нужно подумать: ведь в русском языке
Нет, язык, которым мы владеем с такой легкостью, на самом деле представляет сложнейшую систему кодов, которые сложились за долгую цепь столетий и которыми еще нужно овладеть. И это все совершенно необходимо для того, чтобы ясно понять сложное высказывание.
Падежные окончания, предлоги и союзы — все эти сложнейшие коды языка стали тончайшими и надежными инструментами для мышления; история трудилась многие столетия, чтобы дать их каждому владеющему языком человеку.
А что нужно от самого человека, чтобы успешно пользоваться ими? В основном одно: умение хранить их в памяти и способность быстро и сразу, одновременно обозревать те отношения, в которые они ставят отдельные слова и вызываемые ими образы! Одновременно? Но именно эта возможность одновременного ("симультанного") обозрения сложных систем (будь то пространственное расположение предметов или мысленное сопоставление элементов) была недоступна нашему герою. Разрушенные у него отделы коры головного мозга были как раз теми мозговыми аппаратами, необходимое участие которых только и могло обеспечить возможность превращать обозреваемое в одновременно обозримое, "возможность симультанного синтеза отдельных частей в единое целое", как любят говорить неврологи.
Вот почему выведение из нормальной работы тех участков мозговой коры, о которых мы уже говорили раньше, было не только причиной нарушения ориентировки во внешнем пространстве, но вызывало и непреодолимые затруднения в операциях сложными кодами, использование которых становилось невозможным, если больной сразу же не мог схватить обозначаемого ими соотношения вещей, охватить своим внутренним взором всю систему связей и отношений, которые обозначены этой системой кодов.
"Брат отца"... и "отец брата"... Ну да, ясно, и там и здесь есть "брат" и там и здесь есть "отец"... Ну, а что же дальше? В каких отношениях они стоят друг к другу? Что означает каждая из этих грамматических конструкций? Нет, это трудно сказать. Как будто они одинаковы, а вместе с тем и нет. И никак не удается пробиться от поверхности слов в глубины значений. Или вот еще: "круг под квадратом" и "квадрат под кругом". И снова это странное переживание — как будто это одно и тоже, ведь все три слова есть и там и тут, — и вместе с тем, наверное, это что-то разное.
"Муха больше слона" или "Слон больше мухи"... Что же верно и что неправильно?! Нет, положительно с этим невозможно справиться...
Мы ставили с нашим больным тысячи экспериментов, переделывая на разный лад грамматические конструкции... Многие часы на протяжении многих лет были отданы тому, чтобы выяснить, какие именно коды языка стали недоступными для этого пораженного мозга и какие продолжали оставаться сохранными.
Лингвистика стала важным орудием для психологического исследования, но и сам больной оказался столь же важным орудием для познания различий в строении отдельных грамматических структур.
И снова, и снова мы приходили к выводу, ставшему под конец самоочевидным.
Есть два типа грамматических структур. Один из них остается сохранным. Это те, в которых порядок слов соответствует порядку мыслей, где сами грамматические структуры не превращаются в сложные коды, вносящие свои, новые принципы в организацию мысли. "Наступила зима. Стало холодно. Пошел снег. Замерз пруд. Дети катаются на коньках". В этом нет ничего трудного. Но и, казалось бы, более сложные отрывки остаются доступными. "Отец и мать ушли в театр, а дома осталась старая няня и дети". И это понимается без труда. Порядок мыслей и порядок слов здесь совпадают, сочетания слов рождают простую последовательность образов.