Потерянный шпион

Афончиков Вячеслав

– Ну на этот вопрос я могу ответить, герр зихерхайтскапитан, – с удовольствием отозвался Шульце, слывший среди своих сверстников в Департаменте знатоком военной истории, – темник Сноу был награжден орденом «Золотые Мечи» за успешную организацию Фаландской десантной операции!

– Фаландской? – переспросил его Шмидт. – Так ведь это на островах Фаландского архипелага! Эту операцию невозможно было провести без участия флота – это ведь был морской десант. Вот что, Шульце, под мою ответственность, отложите все текущие дела и отправляйтесь сейчас же в архив Департамента Обороны: соберите мне все документы по этой операции, сделав особенный упор на ее участников, непосредственно контактировавших со Сноу. Может быть, – сказал он, глядя на груду бумаг у себя на столе, – этот клубок и не так сложно будет распутать, как это кажется в первый момент…

Утром следующего дня, на часах дворца Крон-Регента еще не пробило десяти, в кабинет Шмидта вошел довольный Шульце, неся под мышкой толстый парусиновый портфель с бумагами. По выражению его лица зихерхайтскапитан понимал, что вчерашний поход в архив Департамента Обороны удался на славу. Он освободил стол, и сержант стал деловито раскладывать на столе найденные документы.

– Пока я не посмотрел бумаги, доложи мне свое общее впечатление, – сказал Шмидт

Шульце. Он всегда требовал от подчиненных собственной оценки обстановки, так как справедливо полагал, что это развивает в них способность самостоятельно мыслить и анализировать. Зихерхайтссержанту он откровенно симпатизировал, считая его одним из самых способных молодых сотрудников Департамента, но именно поэтому он и был с ним предельно строг и требователен.

– Во-первых, – четко начал Шульце, – темник Сноу действительно работал в этот период с несколькими флотскими офицерами, которые были на время кризиса прикомандированы к его штабу. По-видимому, наибольший интерес представляет для нас корвет-коммандер Мустоффель, который (я это сразу же проверил там, в архиве) сейчас в чине бэттлшип-коммандера командует флагманским линкором «Рутенбург» Петерштадтского отряда кораблей Северной эскадры. Вообще-то в этом армейском архиве такая неразбериха! – с интонацией явного превосходства в голосе добавил зихерхайтссержант, как бы говоря этим, что вот у них-то, в Департаменте Государственной Стражи, в архиве порядок. В значительной степени это было справедливым – по сравнению с Департаментом Обороны хранение и систематизация документов у стражников были на высоте. – Там попадались самые различные бумаги, порой – самые нелепые! Вот, например, одна из бумаг вообще относилась к Департаменту Культуры – я нашел это очень забавным и захватил ее с собой. – Он весело посмотрел в глаза своему командиру, надеясь, что тот разделяет с ним комизм положения, но, увидев, как изменилось при этих словах выражение лица Шмидта, тут же замолчал.

– Что-то не так, герр зихерхайтскапитан? – спросил он, но не услышал ответа.

– Черт возьми, я должен был об этом подумать раньше! – пробормотал Шмидт. – Департамент Культуры – значит, они были связаны с Обителью… Дело становится очень серьезным!

– С обителью? – недоуменно переспросил Шульце.

– Послушай, Шульце! – заговорил наконец с ним Шмидт. – Я много раз уже говорил тебе и не устану повторять, что необычные факты, события и документы частенько являются не загадкой, а разгадкой. Правда, для этого надо обладать определенным опытом и знаниями. Вот тебе яркий пример – документ из Департамента Культуры. – Он взял в руки пожелтевший листок бумаги, на котором был написан какой-то бухгалтерский отчет. – Сернокислая магнезия, – пробормотал он, пробегая листок взглядом. – Что ты, Шульце, знаешь об Обители?

– Практически ничего, – смущенно ответил тот, – в зихерхайтсдинстшулле об этом ничего не рассказывали.

– В вашей шулле и не могли об этом рассказывать, – заметил Шмидт. – Обитель была создана при Максимусе IV. Дело в том, что в течение многих десятилетий разведкой в Империи занимался наш Департамент, что было правильно и оправданно. В то же время положение, при котором вся информация поступает из одного источника, очень беспокоило Великого Императора, стремившегося к абсолютной власти. Он, как никто из его предшественников и наследников, понимал, что именно информация и является овеществленной Властью, и в ситуации, когда вся информация поступает к правителю из одного источника, его власть полностью зависит от тех, кто эту информацию добывает и обрабатывает. Быть же зависимым от третьих лиц было не в правилах Максимуса IV, тем более что весь период его правления сопровождался бесконечными заговорами, как мнимыми, так и реальными. И тогда была создана Обитель. Это была специальная школа, которая готовила разведчиков особенного рода и особого уровня, личных разведчиков Императора, независимых от Департамента. Чтобы Департамент Государственной Стражи не смог со временем взять Обитель под свой контроль, формально она была организована под эгидой Департамента Культуры и финансировалась из его средств, что и видно по этой, найденной тобою бумаге. Фактически же эта так называемая Школа Всестороннего Спецобучения, или Обитель, подчинялась только Императору напрямую, а культурпрезидент даже не имел права заходить на ее территорию. Обитель – это одно из немногих мест в Империи, куда не имеем свободного доступа и мы, государственные стражники. Мы можем отправлять запросы и получать информацию, однако – только через начальника школы, именуемого Настоятелем. Хорошо, если он не замешан в заговоре – ведь Обитель, созданная для устранения риска внутреннего заговора, сама по себе является уже готовой тайной организацией, способной захватить власть. Наш господин зихерхайтспрезидент неоднократно просил Крон-Регента распустить эту школу, но всегда получал отказ. В руках высшего правителя Обитель – слишком хорошее оружие, чтобы хватило сил от него отказаться…

Ну что же, сержант, нам предстоит работа сложная и интересная – если, распутывая этот клубок, мы с тобой останемся живы, поздравим друг друга и крепко выпьем, за мой счет, разумеется! – Он отпустил сержанта и пошел переодеваться – сегодня у него была одна очень важная встреча.

Если перед главными воротами дворца Крон-Регента повернуть направо и пройти по узенькой улице, спускающейся вниз с холма вдоль стены старого монастыря, то попадешь в Старый Город. Здесь, совсем недалеко от здания Департамента Государственной Стражи есть небольшая круглая площадь, мощенная тесаным булыжником. В центре этой площади высится большой гранитный постамент. В год, когда Империя одержала победу в Большой Войне, на нем была установлена отлитая из бронзы статуя Императора Максимуса IV, одновременно грозная и величественная. Заложив руки за спину, одетый в повседневный генеральский камзол, великий Император мрачно смотрел на Запад, откуда вот уже более полутысячи лет исходила угроза и откуда на просторы Империи регулярно рвались орды новых и новых завоевателей. Император смотрел на Запад, и во взоре его было грозное предостережение всем тем, кто впредь будет мечтать о легкой дороге на Восток. Талантливому скульптору удалось на удивление точно выразить в своем творении душу полководца, и все, кто видел статую, в один голос утверждали, что человека, простоявшего рядом с ней более минуты, начинало познабливать. Особенно тяжело было выдержать взор его бронзовых, почти черных глаз; тяжело выдержать, но еще тяжелее – отвести от них свой взгляд. Постамент, созданный известным архитектором, гармонично дополнял статую. После установления в Империи системы крон-регентского правления по многочисленным просьбам

высших и средних чиновников государственной администрации статуя была снята с постамента и вывезена за город. По единодушному мнению служащих Имперских Департаментов, им очень трудно становилось делать свои ежедневные рутинные департаментские дела (или, как они еще говорили, работать и решать вопросы), дважды в день, утром и вечером, встречаясь взглядом с великим Императором. Нет, конечно же, они продолжали делать свое нужное и важное дело по освоению государственных денег, но при этом, что ни говори, испытывали какой-то ужасный дискомфорт, а это очень мешало, создавая в департаментах нездоровую психологическую атмосферу. То, что памятник был убран, встречено было всеобщей радостью, однако ее все же омрачало одно обстоятельство. Над массивным постаментом теперь царила явная пустота, пустота, резавшая глаз своей неестественностью, и в то же время эта пустота была настолько материальной, что ощущалась физически. Казалось, что над постаментом сгустилось само Время и душа Императора витает над ним. Многие чиновники полушепотом, с трепетом в голосе рассказывали своим коллегам, что вечером, в предзакатных кровавых сумерках, они не раз видели Его глаза, глаза, смотревшие не куда-нибудь, а прямо на них, и даже не на них самих, а заглядывающие им в душу, заглядывающие грозно и беспощадно. Такие рассказы порождали некие мистические слухи о том, что, дескать, в соответствии с древним преданием, Великий Император вскоре должен вернуться на эту землю, и уж Он-то, будьте покойны, наведет здесь порядок. Чем ниже стоял рассказчик этих вредных слухов на социальной лестнице и чем меньше он имел доступа к бюджетным деньгам, тем более радостными нотками голоса он окрашивал пересказываемую древнюю легенду. Это нездоровое положение дел необходимо было немедленно исправить, тем более что о таких настроениях господин зихерхайтспрезидент уже не единожды докладывал на заседаниях Высшего Совета. Решение было найдено простое и красивое – на постаменте необходимо было установить новый памятник. Модному иностранному скульптору Сюрриелли был дан заказ и выделена крупная сумма денег, что привело к появлению на круглой площади скульптурной композиции под названием «Рождество Христа». Если верить замыслу прославившегося на всю Империю скульптора, Иисус Христос появился на свет в результате какой-то чудовищной аварии на доменной печи. Потоки застывшего железа, перемешавшиеся с металлическими ломами, подковами и скобами наводили на мысль о том, что после взрыва домны расплавленный металл прорвался в цех готовой продукции и наполовину затопил его. Как и в какой момент этой трагедии явился миру Сын Божий, было непонятно, хотя каждый разглядывавший композицию человек понимал, что его появление было для металлургов как нельзя кстати.

Было около шести часов вечера, когда Шмидт, одетый как простой торговец средней руки, в потертом сюртуке и стоптанных сапогах, подошел к монументу. Сегодня у него была назначена встреча с другом его детства, замечательным алхимиком, большим, как и сам Шмидт, поклонником темного пива и истинным ученым Мишелем Блитштейном. Способности Мишеля к науке, в особенности – к алхимии, проявились еще в детстве, когда его бабушка в гневе прибегала в гимназию на родительские дни и спрашивала у директора, почему после выполнения домашних заданий треть всей ее кухонной посуды пахнет серой так, что не отмыть, треть меняет на глазах свой цвет, а еще треть взрывается в руках. Маленький Шмидт тоже любил участвовать в захватывающих алхимических опытах его друга, однако он, по совести, сам всегда признавался себе, что совершенно неспособен поспевать за полетом мысли своего однокашника и большинство из них так и остаются для него загадкой. Сейчас, в зрелом возрасте, Мишель работал в отделе алхимии Рутенбургского университета, причем в последние два года он был включен в группу разработчиков проекта государственной важности. В соответствии с Великим Планом Развития Империи было запланировано в течение пяти лет утроить внутренний совокупный продукт, или ВСП. Расчеты ученых показывали, что наиболее правильным направлением реализации этого великого проекта была скорейшая разработка философского камня, для чего ведущим университетским кафедрам алхимии были выделены значительные суммы казенных денег, и сейчас у алхимика Блитштейна в распоряжении была одна из наиболее оснащенных в Империи лабораторий.

Он увидел старого друга издали, когда тот еще только начал спускаться вдоль монастырской стены. Все та же неуклюжая походка и всклокоченная копна черных волос на голове, можно было бы сказать, что старина Мишель совершенно тот же, если бы не густые черные усы и борода, в одночасье превращавшие его из забавного паренька в солидного ученого мужа. Они тепло поздоровались и по традиции обнялись.

– Давненько тебя не видел, дружище! – практически в один голос воскликнули оба.

Шмидт предложил выпить за встречу по кружечке хорошего темного пива, предложение, от которого Мишель никогда в жизни не отказывался, если оно исходило от старых друзей. Они зашли в ближайший трактир и сели за свободный столик. Посетителей в этот час было мало. После десятиминутной беседы о родственниках, общих друзьях, делах на службе (о последнем, разумеется, говорил только Мишель) и прочих, обычных для старых друзей вещах Шмидт решил перейти к делу. Он послал кельнера за второй порцией пива и заговорил, чуть изменив тон. Чуть – незаметно для окружающих, но абсолютно понятно для того, с кем прошло детство, – Мишель понял, что друг пришел к нему с каким-то серьезным делом.

– Ты знаешь, Мишель, где я служу, – заговорил Шмидт, отхлебнув большой глоток доброго темного пива.

Мишель несколько напрягся при этом напоминании и кивнул.

– Ты понимаешь, что я не могу рассказывать тебе многого, как бы я этого ни хотел, но мне очень нужна твоя помощь. Мне нужна помощь высококлассного алхимика-профессионала, но помощь исключительно конфиденциальная. В наших лабораториях тоже работают неплохие алхимики…

Шмидт сделал паузу, и по тому, как Мишель кивнул, как бы соглашаясь с этим утверждением, понял, что его друг на самом деле не очень высокого мнения об алхимиках Департамента Государственной Стражи. Что же, подумал Шмидт, это замечательно! Теперь совсем несложно будет сыграть на профессиональных амбициях друга его детства. Эти ученые в сущности своей – просто большие и капризные дети.

– Так вот, наши алхимики неплохие, но я не вполне доверяю им, так как дело уж больно сложное. Не мог бы ты в свободное время, как сможешь, разумеется, провести анализ одной жидкости и сказать мне, что это такое? Я полагаю, что, скорее всего, это какое-нибудь поддельное или некачественное красное вино или что-то в этом роде, но для полной уверенности мне нужно твое заключение. Если для этого анализа необходимо что-то купить или достать (это был еще один рывок за веревочку профессиональной гордости, и он блестяще сработал)…