Потерянный взвод

Зверев Сергей Иванович

«Передерни затвор», — мысленно попросил Стольников, думая вдогон этой мысли о том, что если пистолет боевика снят с предохранителя и патрон уже в стволе, то положение его худо.

И когда вторая рука чеченца передернула затвор, Саша сделал выпад и положил левую руку на пистолет. Не попытался выбить или отвести, а почти нежно — положил. Не ожидавший такого странного отношения к себе чех нажал на спусковой крючок. Курок мягко щелкнул, и выстрела не последовало. Средний палец капитана лежал между курком и ударником.

Отшатнувшись, Стольников резко качнулся в сторону чеченца. Переносица не выдержала ломового удара и раздался треск. Выбирая из его пальцев пистолет, капитан

подумал, что очередь его скорее всего в ночи не была услышана. Опыт подсказывал, что выстрелы, если они прозвучали в овраге, не будут слышны на расстоянии километра. А он удалился от города дальше чем на километр. Но кто сказал, что нет чехов поблизости? Эти ведь двое появились откуда-то… Значит, есть и другие.

Он добил раненого и быстро обыскал трупы. Радиостанций нет. Да если бы и нашлась одна, толку от нее не было никакого. Со своими по ней на связь не выйдешь, а чеченская речь для Стольникова была китайской грамотой.

Нет раций, и не надо. Зато есть плитка шоколада, две пачки сигарет, зажигалка и… Нет, Стольников не мог не пожадничать. Карманы его жилета были наполнены магазинами до отказа, но какой разведчик не прихватит еще парочку? Думая на бегу, куда их поместить, он сунул в карманы брюк. Много патронов не бывает. Бывает нескорострельное оружие.

Выбравшись из оврага, капитан осмотрелся. Никого. Прикинув на глаз маршрут, мягко побежал по направлению к бункеру.

Саша методично переставлял ноги, дышал бесшумно и ровно и чувствовал, как тяжело и часто бьется его сердце. Не боится на войне только дурак, а дураки долго на войне не живут. Он боялся каждый день, каждую минуту. Только страх позволял ему выжить на работе, устроиться на которую мечтал с детства. Он позволял себе бояться, не позволяя другим видеть его страх. И сейчас Саша тоже боялся. Боялся, что его сломают, и он окажется беспомощным, и люди, ждущие его в городе, умрут. Это было по-настоящему страшно. Пушков мертв. Он не доложил командованию о том, что группа вылетела под Ведено. Так, во всяком случае, он утверждал. Единственный, кто может прояснить для комбрига ситуацию, — это командир вертолетного полка. Вылететь с аэродрома Северный без его ведома невозможно, и это с ним Пушков связывался, чтобы перебросить группу. И конечно, командир летчиков скажет комбригу о том, куда ушла «вертушка». Уже сказал. «Вертушка» не вернулась. Стольникова и части его взвода нет. Пушков исчез. Что сделает комбриг? Он направит под Ведено разведку и укрепит ее парой оперативных рот. Они прибудут и обнаружат костровище, останки «вертушки», следы боя, возможно, трупы боевиков. Все станет ясно. Но никто и никогда не узнает, куда исчез Стольников и его люди. Единственное предположение — плен.

Комбриг перекроет все тропы к горам, к границе с Грузией, зачистит все территории, но никого не найдет.

И поиски сначала замедлятся, а после остановятся. Их будут искать, но как искать людей, если неизвестно, куда они пропали? Разве кто-то из тех, кто по ту сторону водопада, сумеет предположить, что есть Чечня другая? Не мистическая, не придуманная, не параллельная, а просто — неизвестная?..

Саша кашлянул и чертыхнулся. Он не знал, какую Чечню пытался сейчас покинуть. Но в ней, как и в Чечне, ему давно известной, были спасающие свои жизни русские, чувствующие себя хозяевами и убивающие без сомнения боевики, кролики, гады, шакалы, растительность. Стольников сам все видел. Это все есть. Это Чечня. И что это за Чечня и почему ее никто не видит — предмет, который может ответить на эти вопросы, он нес в кармане жилета. Навигатор должен быть включен только в бункере. Если включить его сейчас — Алхоев мгновенно его обнаружит.

Пусть

навигатором и этой Чечней занимаются ученые, политики и остальные, кому не нужно думать о жизни людей, оставшихся в крепости. О жизни разведчиков он должен подумать сам. Что должны были чувствовать те сто человек, что оказались здесь сто семьдесят пять лет назад? То же самое, что чувствуют сейчас Баскаков, Жулин, Мамаев и почувствует, придя в себя, Маслов, — надежду на спасение. И Стольников не хотел, чтобы эта надежда жила в них до старости, он хотел вернуть их домой.

Саша бежал и чувствовал, как страх проникает от сердца в голову, руки, ноги. Бояться нужно, но нельзя, чтобы это чувство тебя захватывало и тобой управляло.

Его мысли перескочили на другое: «Пушков убит и доставлен в эту Чечню. В бригаде крыса. Пушков так и сказал — „в штабе у них есть кто-то“. Он был прав. Ничего, — пообещал Стольников. — Вернусь — вычислим… Вычислим, кто тебя Алхоеву отдал, старик…»

16

Интуиция подсказывала: до бункера не больше двух километров. Он почувствовал легкий выброс в кровь адреналина. Это ощущение близкой схватки никогда не подводило капитана. Еще не было ни разу, чтобы он взволновался понапрасну.

На этот раз он увидел их первым.

Алхоев имел представление о службе войск. Воюющие с регулярными частями преступники часто с течением времени перенимают у действующих военных их лучшие методики. Так преступники становятся искуснее профессиональных военных. Алхоев исключением не был. Начиная с момента нападения на вертолет — да чего там, с коварством полевого командира Стольников сталкивался и раньше, — Алхоев вел своих людей как искусный тактик. Ему не хватало стратегического мышления, но это была не его вина, а тех, кто пытался развалить Чечню извне.

В парных патрулях не было ничего мудреного, но Стольников уже убедился — они находились там, где вероятнее всего и ожидался противник. То есть он, Стольников. Алхоев словно предугадывал маршрут капитана. Или любого другого, кто выйдет из города.

Обойти патруль не имелось возможности. Если же обходить так, чтобы не привлечь к себе внимание этих двоих, то придется делать крюк. И Саша ни на мгновение не сомневался, что во время обхода натолкнется еще на один патруль. Кроме того, уходило драгоценное время…

Ножи были бессильны. До боевиков, расположившихся для перекура посреди открытой местности, было не меньше тридцати метров. Нож, даже если и долетит, потеряет убойную силу. О том же, чтобы попасть точно, вообще речи не было.

Оставался автомат. Сколько до бункера? А он сейчас спросит… Прицелившись, Стольников выстрелил одиночным. От головы чеха отлетела, рассыпав искры, сигарета. Кепи упало в другую сторону.

Еще до того, как бандит рухнул на землю, Стольников снова нажал на спусковой крючок. Пуля прошила грудь второго боевика под ключицей правой руки. Теперь стрелять он не будет. Стольников выстрелил в третий раз. Пуля разбила левую ключицу. Теперь и гранату вытащить не сможет.

Поднявшись во весь рост, капитан быстрым шагом направился к раненому. Болевой шок сковал боевика, он лежал на земле и медленно шевелил ногами. Стольников, когда стрелял, боялся угодить в грудь. Пуля прошила бы легкое, и тогда беседа могла не состояться. Подойдя, он убедился, что разговор — будет.

Вынув из кармана индивидуальную аптечку, которую ему в последний момент успел сунуть Ермолович, он на ощупь разыскал в ней шприц с промедолом и вонзил иглу в плечо бандиту.

Есть одна минута. Сейчас боль отойдет, и секунд шестьдесят чех будет в состоянии говорить.