Потом

Маслюков Валентин Сергеевич

Но если она намеревается показать мне ближайший берег, надеюсь, островок окажется не далее пятидесяти верст, с натужным ехидством подумала Золотинка, возбуждаясь, однако, неясной, дикой надеждой.

Плыли они недолго. Золотинка не успела особенно устать, когда палочка вильнула развилкой и пошла вглубь.

Вглубь!

Золотинка оттащила хотенчик назад и вынырнула, чтобы сообразить, как же это все надо понимать? Погружение в бездну? Смерть?

Воображение помогло ей решить загадку. Мысленно уходя вслед за хотенчиком в давящую, темную уже глубину, она осознала себя в пяти саженях под поверхностью моря… Там именно, где она занырнула сюда из книги.

Вот!

Значит,

вернуться в книгу и к безопасности, к спасительной тверди можно через то самое место, сквозь которое она первоначально сюда попала — перевалилась! Это место связывает между собой два раздельных мира! И никакой оставшейся в замке за книгой Золотинки нет. Вероятно, нет. Одна Золотинка, и для нее один мир, тот что печет солнцем. Золотинка здесь, а не там. Здесь. Нужно нырнуть в глубину, туда где она первоначально очутилась, и в попятном движении затиснуться в книгу, а через книгу на стул в комнату Рукосила. Золотинка хорошо знала, как трудно отыскать что-нибудь под водой, если не имеешь признаков дна. Разыскать где-то что-то, неизвестно на что похожее, глубоко, очень глубоко… даже при том условии, что ветер, течение и беспорядочные бултыхания не отнесли тебя слишком далеко — об этом нечего и думать.

Только хотенчик знает. И вот — ведет.

Золотинка набрала воздуху, сомкнула губы на поводке хотенчика и нырнула. Рогулька тянула ее отвесно вниз, помогая движению; сильными толчками Золотинка смыкала руки вдоль тела, гибко извиваясь, и оставляла свет, все дальше погружаясь в густой давящий мрак. На глубине, знала Золотинка, потребность в воздухе меньше; когда сильно сдавит грудь, дышать как будто уже и не надо, можно просидеть долго. Совсем другое дело — на глубине, поэтому она не очень беспокоилась, что воздуху нет и сознание помрачается; в таком состоянии, вполне владея собой, можно собирать по песку жемчужницы.

Отвесно, хотя и неровно шедшая рогулька вильнула, что Золотинка почувствовала по натяжению поводка, она незамедлительно повернула и тотчас толкнулась обо что-то плечами, руки попали в пустоту, сильно ударивший поток швырнул ее боком и ногами вперед, на спину. Не соображая, что делает, Золотинка хватилась и сомкнула за собой книгу — ударившись спиной о залитый стол, очутилась она в воде на полу.

Все в комнате Рукосила бурлило выше колен водой, в пене поднялся мусор. Хлестнувший из книги водопад посшибал с постели покрывала и подушки, расплывшись по комнате, они садились теперь на мели. Словно туча медуз, плавала смытая со стола бумага.

Золотинка перехватила рогульку и, поднявшись, спрятала ее под клапан. Ноги у Золотинки были голые, обгоревшие на солнце. Из захлопнутой мокрой книги торчал зажатый между страницами кончик водоросли.

Откинув голову на спинку кресла, Дракула похрапывал и недовольно морщился, поджимая промокшие ноги. Однако ему удавалось сохранять достаточно самообладания, чтобы не размыкать глаз.

Обширный покой со всеми его закоулками превратился в разливанное море, вода уходила под двери, но спадала медленно. Прежде всего надо было спасать книги.

Не трогая Дракулу, который подобрал ноги в кресло и тем удовлетворился, так и не проснувшись, Золотинка по колено в воде добрела до выхода и провернула торчащий в скважине ключ. Потоп все равно уже нельзя было скрыть, остерегайся или нет, и однако, Золотинка пыталась удержать дверь, что оказалось не просто — море хлынуло. Бурливая волна захлестнула приемный покой с лавками и стульями вдоль стен и крутила далее по длинному, застланному ковром коридору.

Вода привольно журчала, растекаясь,

когда слуха Золотинки коснулся голос. Плаксивый голосок слышался где-то близко, в одном из смежных помещений… и вдруг — пронзительно заверещал. Человек этот не мог не замечать наводнения, он должен был в изумлении смолкнуть, а он кричал.

— Ой-ой! Не надо, да больно же, говорю! — причитал человек, жалобно подвывая. И если первое побуждение Золотинки было перекрыть поток дверью и запереться, теперь она ступила по течению, оставив за собой безмятежно дремлющего на островке Дракулу.

В завешенном шпалерами коридоре надрывные вопли достигли терзающей слух отчетливости. Спавшая вода нашла себе выход в последней по счету двери, следующей за двумя запертыми, и здесь разносился голос. Ступая по залитому ковру, Золотинка осторожно глянула. Взору ее предстала площадка винтовой лестницы, последняя вода струилась по уходившим спиралью вниз ступеням, и тут же, сейчас пониже каменной ограды, заходился в крике немощный, севший до писка голосок. А прямо на Золотинку глядела испуганными глазами прильнувшая к осевому столбу статуя. Выпятив гладкий живот с достоверно прорезанным пупком, беломраморная женщина тщилась прикрыть грудь ворохом рассыпавшихся цветов, тогда как другая рука пыталась удержать скользнувшее с бедер покрывало. Лицо красавицы исказилось смятением.

— Пусти меня, что же ты… ой! зачем?! вот хозяин утрет морду, узнаешь пакость такая… — Следующая потоком мольба перемежалась угрозами и сиплыми, едва слышными, несмотря на страстную муку воплями. Золотинка ступила через порог, когда утробное урчание, столь знакомое тявканье указали ей на второго участника стычки… Нащупав рукой ножик, она сделала все же последние шаги и показала из-за мраморного плеча перепуганной красавицы широко открытый глаз.

На косых ступеньках завернутой налево лестницы едулоп — поросший шерстью голый балбес — терзал хлипкого в лапах чудовища человечка. Тонкие, торчком усики его беспомощно трепыхали, шляпа свалилась, поскольку едулоп, ухватив несчастного за ногу, потряхивал его вниз головой. Золотинка узнала человека, она видела его когда-то здесь же, в сенях у Рукосила, розовощекий молодчик назвал ее тогда цыпочкой… Едулоп держал Острые Усики повыше лодыжки и за плечо, и так распявши, вертел, словно подыскивая применение. Временами он несколько потягивал несчастного, как бы проверяя его в длину, от темени до пят. Острые Усики извивались, мотали ногой и не переставали лепетать, используя каждый вздох.

Огромный голый балбес на корявых ногах разной длины и толщины терзал человека с тупым упорством недоумка, которому посчастливилось поймать в горсть муху. Надрывное жужжание насекомого являло собой род очарования, от которого едулоп не мог освободиться и потому медлил, остерегался причинять жертве увечья, смутно подозревая связь между силой жужжания и сохранностью членов. Низко, без признаков шеи посаженная голова едулопа, безобразная по своим общим очертаниям: узкая макушка и широкое основание, отличалась еще и полным отсутствием ушей.

Едулоп едва ли что слышал.

Вглядываясь в трепетание быстро шлепающих губ, он низко склонялся над серым, искаженным лицом Острых Усиков.

— Служить и служить, не сметь! Хозяин слово скажет, хозяин твой, мой! господин-властитель! нельзя! — Торопливый лепет Острых Усиков нарушался воплями, и тогда едулоп несколько ослаблял хватку или встряхивал несчастного, полагая таким образом произвести в нем безостановочное мелькание губ. Что, как правило, и удавалось: Острые Усики верещали в любом положении, даже вниз головой.