Потоп. Дилогия
Шрифт:
– Только бы деньги были в казне…
– Карл Густав – это не бывший ваш король Ян Казимир, который даже у евреев принужден был занимать деньги, потому что все, что имел, отдавал первому же просителю. Впрочем, коль удастся одно предприятие, денег в казне будет довольно…
– О каком предприятии ты толкуешь, милостивый пан?
– Мы слишком мало знакомы, чтобы я мог открыть тебе эту тайну. Знай только, что через одну-две недели казна шведского короля будет так же полна, как султанская.
– Разве только какой-нибудь алхимик наделает ему денег, здесь их взять неоткуда.
– Здесь
– Верно, верно! – сказал Кмициц. – Мы вашей властью очень довольны, а коль вы да вдобавок еще научите нас средству деньги как навоз собирать…
– Было у вас одно средство, но вы бы с голоду предпочли умереть, нежели взять оттуда хоть денежку.
Кмициц бросил на офицера быстрый взгляд.
– Да ведь есть такие места, на которые и татарину страшно посягнуть! – сказал он.
– Очень ты догадлив, пан кавалер! – ответил ему офицер. – Помни, однако, и про то, что за деньгами ты едешь не к татарам, а к шведам.
Дальнейший разговор прервало прибытие нового отряда. Офицер, видно, ждал его, так как торопливо выбежал из корчмы. Кмициц вышел вслед за ним и остановился в дверях, чтобы поглядеть, кто же это приехал.
К корчме подъехала закрытая карета, запряженная четверней и окруженная отрядом шведских рейтар. Офицер, который вел разговор с Кмицицем, мигом бросился к карете и, отворив дверцу, отвесил приезжему низкий поклон.
«Видно, кто-то из сановных!» – подумал Кмициц.
Тем временем из корчмы вынесли пылающие факелы. Из кареты вышел важный сановник, одетый по-иноземному, в черном кафтане до колен на лисьем меху и в черной же шляпе с перьями.
Офицер выхватил фонарь из рук рейтара и с новым поклоном сказал:
– Сюда, досточтимый господин посол!
Кмициц поторопился назад, в корчму, а вслед за ним тотчас вошли и приезжий с офицером.
В корчме офицер отвесил третий поклон.
– Досточтимый господин посол, – сказал он, – я Вейгард Вжещович, ordinarius prowiantmagister [114] его королевского величества Карла Густава, посланный с эскортом навстречу вашей милости!
114
зауряд-провиантмейстер (смесь лат. и нем.).
– Очень рад познакомиться со столь достойным кавалером, – ответил сановник в черном, отвечая на поклон.
– Ваша милость, изволите здесь отдохнуть или желаете тотчас ехать дальше? Его королевское величество хотел бы поскорее увидеться с вами.
– Я имел намерение остановиться в Ченстохове и побывать у обедни, – ответил приезжий, – однако в Велюне получил известие, что его королевское величество повелевает нам поторопиться, а потому мы только отдохнем немного и поедем дальше. А покуда отправьте старый эскорт и поблагодарите капитана, который вел его.
Офицер вышел, чтобы отдать соответствующие
– Кто это? – спросил он.
– Барон Лисола, посол цесаря, он из Бранденбурга направляется к нашему королю, – последовал ответ.
Офицер вышел; но через минуту вернулся.
– Ваши приказы исполнены, досточтимый господин посол, – доложил он барону.
– Спасибо, – ответил Лисола.
И с большой, хоть и барственной любезностью указал Вжещовичу место напротив.
– Что-то ветер завыл на дворе, – сказал он, – дождь хлещет. Пожалуй, придется отдохнуть подольше. А покуда поговорим перед ужином. Что тут слышно у вас? Слыхал я, будто малопольские воеводства покорились его королевскому величеству.
– Да, ваша милость. Его королевское величество ждет только, чтобы сдались остатки разбитого войска, после чего сразу же направится в Варшаву и Пруссию.
– Неужто они сдадутся?
– Посланцы от войска уже в Кракове. Да им ничего другого и не остается, нет у них выбора. Не перейдут к нам, так Хмельницкий истребит их до последнего человека.
Лисола склонил на грудь свою умную голову.
– Страшное, неслыханное дело! – промолвил он.
Разговор шел на немецком языке. Кмициц понимал все до последнего слова.
– Ваша милость, – сказал Вжещович, – чему быть, то и сталось.
– Оно, может, и так, нельзя, однако же, не сочувствовать могущественной державе, которая пала у нас на глазах, кто не швед, тот должен сожалеть об ее участи.
– Я не швед, но коль скоро сами поляки не сожалеют, что же мне трогаться ее участью, – возразил Вжещович.
Лисола пристально на него посмотрел.
– Имя у вас и впрямь не шведское. Кто же вы?
– Я чех.
– Скажите на милость! Стало быть, подданный цесаря. Мы с вами подвластны одному монарху.
– Я на службе у всепресветлейшего шведского короля, – с поклоном возразил Вжещович.
– Я о вашей службе ничего дурного сказать не хочу, – ответил Лисола. – Но эта служба сегодня есть, а завтра нет ее, а коль скоро вы подданный нашего милостивого монарха, то где бы вы ни были, кому бы ни служили, никого другого вы не можете почитать прирожденным своим повелителем.
– Не спорю.
– Так вот я должен вам прямо сказать, что наш государь сострадает прославленной Речи Посполитой, сожалеет об участи ее достославного монарха и не может благосклонно взирать на своих подданных, кои содействуют окончательному падению дружественной нам державы. Что сделали вам поляки, что вы питаете к ним такую неприязнь?
– Досточтимый господин посол, я бы много мог сказать вам, но боюсь злоупотребить вашим терпением.
– Сдается мне, вы не только отличный офицер, но и умный человек, а мне моя должность велит смотреть и слушать и о причинах спрашивать; говорите же, пусть даже пространно, и не бойтесь злоупотребить моим терпением. Напротив, коль потом вы пожелаете поступить на службу к цесарю, чего я вам от души желаю, и кто-нибудь вздумает вменить вам в вину вашу нынешнюю службу, вы найдете во мне друга, который заступится за вас и во всем вас оправдает.