Потоп. Дилогия
Шрифт:
– Виленский воевода пред судом Всевышнего. Мы на последний приступ шли, когда он испустил дух.
– Как же это было?
– Вот донесение витебского воеводы, – ответил пан Михал.
Король взял послание Сапеги, стал было читать, но тут же прервал чтение.
– Пишет мне пан Сапега, – сказал он, – что великая литовская булава vacat [179] , ошибается он, не vacat, ибо ему мы ее отдаем.
– Нет никого более достойного, чем воевода, – промолвил пан Михал, – и до самой твоей смерти все войско будет благодарить за это тебя, государь.
179
свободна (лат.).
Улыбнулся
Через минуту он вздохнул.
– Самой прекрасной жемчужиной мог бы стать Радзивилл в нашей короне, когда бы не иссушили душу его гордыня и ересь, в коей он коснел. Свершилось! Пути Господни неисповедимы! Радзивилл и Опалинский почти в одно и то же время… Суди же их, Господи, не по грехам их, но по милосердию твоему.
Наступило молчание, затем король снова стал читать письмо.
– Спасибо пану воеводе, – сказал он, кончив читать, – за то, что прислал он нам целую хоругвь и самого доблестного, как он пишет, рыцаря. Но я тут в безопасности, а такие рыцари более всего на поле брани надобны. Отдохнете немного, а там я пошлю вас на подмогу пану Чарнецкому, ибо на него шведы направят главный удар.
– Довольно уж мы под Тыкоцином отдыхали, государь! – с жаром воскликнул маленький рыцарь. – Нам бы теперь только коней покормить, и мы еще сегодня можем тронуться в путь, чтобы с паном Чарнецким упиться вражеской кровью! Великое это счастье лик твой зреть, государь, но и на шведов спешим мы ударить.
Лицо короля прояснилось. Отеческой добротой засветилось оно, и, глядя с удовольствием на неукротимого маленького рыцаря, король сказал:
– Это ты первый бросил свою полковничью булаву к ногам покойного князя воеводы?
– Не первый я ее бросил, государь, а в первый и, даст Бог, в последний раз нарушил воинскую дисциплину. – Запнулся тут пан Михал и прибавил через минуту: – Нельзя было иначе!
– Верно! – подтвердил король. – Тяжелые это были времена для тех, кто знает, что такое воинская дисциплина; но и в покорстве надо знать границы, ибо, преступив их, можно совершить грех. Много ли офицеров осталось с Радзивиллом?
– В Тыкоцине мы из офицеров нашли одного только пана Харлампа, – не ушел он сразу от князя, а потом в беде не захотел его оставить. Одна только жалость удерживала его, ибо сердцем был он с нами. Еле мы его выходили, такой уж был у них голод, а он еще у себя ото рта отымал, чтобы князя покормить. Сюда, во Львов, приехал он теперь о милосердии молить ваше величество, да и я челом бью за него, государь, ибо человек он заслуженный и храбрый солдат.
– Пусть придет ко мне, – сказал король.
– Должен он, государь, важную весть тебе объявить, а слышал он ее от князя Богуслава в Кейданах. Жизни и безопасности священной для нас твоей особы весть эта attinet.
– Уж не о Кмицице ли?
– Да, государь!
– А ты знавал его?
– Знавал и дрался с ним, но где он сейчас, не знаю.
– Что ты о нем думаешь?
– Государь, коль отважился он на такое, нет таких мук, которых этот человек был бы достоин, – он исчадие ада.
– Вот и неправда! – сказал король. – Поклеп взвел на него князь Богуслав. Но не будем говорить об этом, скажи мне, что ты знаешь об его прошлом?
– Всегда это был
Тут Володыёвский подробно рассказал обо всем, что произошло в Кейданах.
Ян Казимир слушал его со вниманием, а когда пан Михал стал описывать, как Заглоба сперва сам бежал из плена, а потом и товарищей всех освободил, король так и покатился со смеху.
– Vir incomparabilis! Vir incomparabilis! [180] – повторял он. – А он тут с тобою?
– Готов явиться по твоему приказу, государь! – ответил Володыёвский.
– Улисса превзошел этот шляхтич! Приведи же его к столу, пусть потешит нас, да заодно и Скшетуских пригласи, а теперь рассказывай дальше, что ты еще знаешь про Кмицица?
180
Муж несравненный! (лат.)
– Из писем, что нашли мы при Рохе Ковальском, узнали мы, что в Биржи везли нас на смерть. Князь преследовал нас, окружить пытался, да не удалось ему нас захватить. Ускользнули мы благополучно. Мало того, неподалеку от Кейдан Кмицица поймали, и я его тотчас приговорил к расстрелу.
– Ого! – сказал король. – Вижу, у вас там в Литве скоро дело делалось!
– Но пан Заглоба велел прежде его обыскать, посмотреть, нет ли при нем каких писем. Вот и нашлось при нем письмо гетмана, и узнали мы, что, когда бы не он, не стали бы нас в Биржи везти, а тут же в Кейданах на месте и расстреляли.
– Вот видишь! – прервал его король.
– Нехорошо было после этого посягать на его жизнь. Отпустили мы его. Что он делал потом, я не знаю, но Радзивилла он тогда еще не оставил. Бог его знает, что это за человек! Об ком угодно можно себе сужденье составить, но только не об этом сумасброде. Остался он с Радзивиллом, а потом взял да куда-то и уехал. И ведь опять нас упредил, что князь в поход на нас идет из Кейдан. Что говорить, великую оказал он нам этим услугу, ведь, не остереги он нас, виленский воевода стал бы нападать на наши хоругви, что и не подозревали об опасности, и истребил бы их поодиночке. Я и сам не знаю, что думать. Коль поклеп взвел на него князь Богуслав…
– А вот мы это сейчас увидим, – сказал король. И хлопнул в ладоши. – Кликни пана Бабинича, – велел он пажу, который показался на пороге.
Паж исчез, а через минуту дверь королевского покоя растворилась, и на пороге показался пан Анджей. Володыёвский сперва не узнал его, так осунулся и побледнел молодой рыцарь, – никак не мог оправиться он после боя в ущелье. Смотрел на него пан Михал и не узнавал.
– Удивительное дело! – воскликнул он. – Когда б не эта худоба лица да ты бы, государь, другое имя не назвал, я бы сказал, что это пан Кмициц.