Потопленная «Чайка»
Шрифт:
«Куда я иду?! Кто мне Мария? Может быть, Дата и не примет меня. Да и найду ли я его?»
На верхушки сосен легла тень. Темно-лазурное небо глядело печально. Так печально глядела на него Мария, когда они прощались.
Как будто выстреленный из рогатки, опустился огненногрудый сокол к источнику и скользнул среди сосен. Потом взмыл вверх и исчез над их верхушками в синеве неба. Юноша улыбнулся. Встал и, тихо напевая, снова пошел в гору. Наконец последний подъем закончился, и он вздохнул свободно.
С Марухского перевала виднелась чуть горбатая поляна, будто сказочные гряды гор сбросили с себя вниз тушинскую шапочку. На поляне лежала деревня. В нее и спешил Ваган.
Узкоруслая,
Когда Ваган подошел к деревне, наступил вечер. Он сразу узнал знакомые места и пошел вдоль реки, спеша к мосту. Им овладело нетерпение, он опасался, что Джокия может не оказаться дома. Он ступил на мост. Вдруг перед ним, словно из-под земли, вырос человек с перекинутым через плечо ружьем. Он остановил путника и спросил:
— Кто ты такой? К кому идешь?
Ваган назвал Джокия Кецба, и страж подошел к нему ближе:
— Откуда ты его знаешь?
— В детстве он жил у нас, когда учился в школе, — ответил усталый Ваган.
— Знаю, знаю, Джокия в то время жил в семье армянина. Однажды весной сыр-сулгуни привозили мы ему, я и мой старший брат, — припомнил горец, но держался все-таки на расстоянии.
— А ты знаешь имя и фамилию того плантатора, брат? — спросил он пришельца.
Ваган улыбнулся:
— Ты спрашиваешь фамилию моего отца?
— Да, если это твой отец.
— Моего отца зовут Ованес. А меня — Ваган, фамилия наша Данелянц. Что тебя еще интересует? Давай познакомимся, — сказал Ваган и протянул руку. Они поздоровались.
— Пусть будет удачен твой приход в нашу деревню. А меня зовут Таиа, я двоюродный брат Джокии. Теперь-то я знаю, кто ты. Если не ошибаюсь, ты не впервые в Ацаги.
Когда прошли мост, Таиа свернул к сторожке. Она стояла у самого моста, на высокой каменной насыпи.
Таиа прислонил берданку к стене сторожки, вынес скамейку, поставил на росшую по щебню редкую траву и предложил гостю сесть.
Ваган отбросил дубинку и сел.
Страж, мужчина лет тридцати, высокий и стройный, был одет в черные домотканные шерстяные штаны и гимнастерку. На аккуратные лапти опускались серые шерстяные ноговицы. Под коленями они крепко-накрепко были схвачены завязками. Голову покрывала круглая, похожая на опрокинутую деревянную миску, валяная коричневая войлочная шапочка. Белый ремень украшали массивные серебряные пряжки с резьбой. Голубые глаза горца искрились от удовольствия, он был рад гостю. Под его усами медового цвета играла улыбка. Добродушное лицо Таии не портил похожий на кончик копья треугольный шрам, сбегавший на лоб из-под густых волос.
Таиа вынес из сторожки низкий столик, кувшин с водкой, стаканчики. Попросил гостя омыть руки.
Они выпили. Закусили яблоками и сушеными фруктами.
Ваган торопился, но горец ни за что его не отпускал.
— Первый хозяин — это я, — говорил он, — и пока не выпьем за гостя, не могу его отпустить.
Таиа долго желал Вагану всяческого добра. Выпили также за здоровье Ованеса и его жены. Вспомнили и Джокия.
Хозяин заметил, что гость с любопытством разглядывает его шрам на лбу, и улыбнулся:
— Тебе что, интересно, откуда эта отметка? — спросил он.
— Шрам не от сабли и не от кинжала.
—
— Ей-богу, ничего не понимаю, — проговорил гость и вопросительно посмотрел на хозяина.
— Ну, так я подробно расскажу эту смешную историю, — он опять поднял полный стакан. — Пусть здравствует дело, которое привело тебя в нашу деревню! Знаю, такой длинный путь пешком ты прошел не зря, без дела бы ты не приехал.
Хозяин нравился Вагану. Хотя последний стаканчик был уже явно лишним, — выпитое на голодный желудок давало о себе знать, — но он не мог отказать такому приятному человеку и, не моргнув глазом, снова хлебнул жгучий напиток.
— В этой глуши, в этих богом позабытых горах князья княжили не так, как в долине. В конце каждого года владетели нашего края поднимались в нашу деревню и собирали столько налога, сколько мы считали нужным отдать. У князей не было другого выхода. Здесь, в горах, сам черт побоится сломать себе шею. Никто не отваживался подняться сюда с недобрыми помыслами. — Таиа вытащил табакерку. — В наших горах, если ты не завзятый лентяй, жить можно, — продолжал он, заворачивая табачную крошку в влажный табачный лист. — На этих пастбищах всегда выкормишь столько скота, что и семье хватит, и на черный день останется. — Он встал, вошел в сторожку, принес в щипцах горящий уголь, запалил самокрутку и продолжал: — Я говорю о трудолюбивом человеке. Даже мой отец, который особенно не утруждал себя работой, всегда жил припеваючи. — Хозяин снова наполнил стакан водкой, да так ловко, что занятый курением Ваган и не заметил этого. — У отца было большое стадо. И родственников и пастухов достаточно. Он любил покрасоваться верхом на своем замечательном скакуне, а отару свою навещал не чаще, чем раз в месяц, предпочитая проводить время в компании друзей-собутыльников. Его дом всегда был открыт для друзей. Он был хлебосольным человеком. В один прекрасный день — тогда мне было всего девять месяцев — мой родитель, оставшийся один в доме, взял меня на руки. В это время к дому подъехали его приятели. Отец мой до того растерялся, что бросил меня на тахту, а сам пошел встречать гостей.
— Как это бросил? — удивился Ваган.
— А что же ему оставалось делать? Где это слыхано, чтобы мужчина держал на руках сосунка и нянчил его?
— Господи, что же тут такого?
— Что ты говоришь, дада? — пришла очередь удивляться Таиа. — Это ведь позор для мужчины, такой же позор, как посадить с собой за стол жену и заставить ее произносить тосты.
Ваган засмеялся, хотел возразить, но воздержался.
— Ну, вот, на мой крик, — продолжал хозяин, — ворвалась мать и, увидев меня с рассеченным лбом, унесла на кухню. Так что, — Таиа незаметно протянул руку к стаканчику, — этот шрам на лбу — подарок моего отца, — он поднял стакан, — а теперь этим сосудом....
— Ни в коем случае! — крикнул гость и вскочил.
— Разве ты можешь покинуть меня, не пожелав здоровья?
Пришлось подчиниться и в этот раз.
Таиа принес охотничий рог и затрубил в него. На проселочной дороге показался какой-то человек.
Наступила ночь, когда Ваган подошел к дому Кецба. Большой двор его был окружен высоким и крепким дубовым забором. Сложенный из каштановых бревен великолепный дом-ода был крыт дубовой дранкой. Рядом с ним помещалась кухня. В открытые двери было видно, как языки пламени ласкают черный котел, висящий на длинной, опускающейся с потолка цепи. На деревянной полке мерцала коптилка.