Потусторонний батальон. Том 2. Война за дружбу
Шрифт:
– Гадость, – скривилась ручейница, выплюнув мякоть в небольшое ведёрко, стоящее рядом на полу.
Ведёрко было полно разноцветных ярких бумажек, в которые заворачивали сладкие кусочки, именуемые конфетами, их накупили в городе в изобилии и за чаем уминали за обе щеки. Поседень так вообще целую охапку не разворачивая стрескал, закрывая лакомство от всех широкими когтистыми лапами и рыча на анчуток, что тоже хотели исподтишка полакомиться. Такие кусочки Яробор с удовольствием ел, запивая горьковатым, но благовонным кофием.
– Андрюшка, – позвала девчонка дьяка, сидевшего за столом
Отрок с тоскливым выражением лица повернулся и глянул на надкусанный стручок.
– Это банан. Его, вообще-то, чистить надо.
– Я думала сперва, это горох такой заморский, громадный. Но там мыло внутри заместо гороха. Думала с кожей йисть надо. Более не буду йисть сию гадость. Мне более понравились большие сладкие огурцы с красной мякотью и вот эти багряные плоды. Кожица толстая, но там изнутри костяника целыми гроздями. Сочная, спелая.
– Гранаты, что ли? – опять спросил Андрюшка, тихонько усмехнувшись.
– Нет. Я гранаты видела, – отозвалась ручейница. – Гранаты – это у стрельцов горшки с порохом. Я же не дура.
Андрюша первый раз за день широко улыбнулся. Даже Яробор усмехнулся. Он уже давно понял, что язык русский шибко поменялся за последние века, и чем дальше, тем больше меняется.
«Ничего, – думал он, – обвыкнемся, не зря же я дьяка в дом впустил. Я за ним поглядываю, учусь потихоньку, стоя за спиной, на ус мотаю. Что-то нравится, что-то нет, но новый мир окружает нас со всех сторон, а прошлым жить не след».
Яробор даже понял, что в ентернете всё не то, чем называют. Охальников да зубоскалов – троллями, незнакомцев – анонимами, сиречь безымянными, а презабавное слово «имхо», схоже со мхами либо мехами, вообще, гласило о смиренном писании, но там такие смиренные пишут, что на кол охота посадить. То ли дело в старину. Бухнутся в ноги и молвят: «Не вели казнить, вели слово молвить». Вот это есть истинное смирение.
Яробор стоял и слушал эту беседу, а Лугоша добралась до большого ярко-жёлтого плода. Хозяину леса уже доводилось такие отведывать, так что он улыбнулся, ожидая, что далече будет.
– Это цо такое? – снова бодро спросила ручейница, вертя плод в тонких пальчиках.
– Лимон, – уже не совсем понуро ответил отрок, ожидая, что дальше.
Он даже перестал посматривать на чирикающий компьютер.
– А как его йисть? Он твёрдый, – не унималась Лугоша, крутя плод в руках.
Андрюша смолчал, а Яробор повёл ладонью, и лимон рассыпался на ровные круглые дольки. Ручейница сначала поглядела на своего дядьку, а потом подняла одну, с которой по пальцам побежали капли прозрачного сока.
– Вкусно пахнут, – сказала она и откусила.
Все замерли.
Девица скривилась, дёрнула головой, словно её ужалила в губу пчела, и бросила жёлтую дольку на стол.
Яробор при виде этого расхохотался, да так, что из-за печи вылезли три мордочки с пуговками-глазами. Андрюша их называл альфа, бета и гамма-частицами, говорил, что они такие же всепроникающие, как рентген какой-то, видимо, дух неизвестный.
Внутри лесного бога было весело и тепло. Ему осталось
«Уж коли принял его под свою руку, – думал Яробор, – то и ответ мне держать».
Он вытянул ладонь, и с гвоздя на стене сорвалась медвежья шкура, коей он постоянно укрывал плечи. Скакнула следом небольшая шапка-колпак из чёрного войлока, подбитая алым шёлком. Скакнул и небольшой холщовый узелок, который особливо для этой нужды он собрал. Ничего хитрого в нём не было, только нужные тряпицы.
Дверь предо хозяином торопливо открылась, и он шагнул на крыльцо, широко потянувшись.
– Андрюшка, – зычно закричал Яробор, стоя на крыльце и уперев руки в боки, – подь со мной!
– Куда? – вываливаясь на свет и щурясь, спросил отрок.
Он бы и вовсе корни пустил у компьютера, если его не проветривать.
– Куда-куда. Учить тебя буду.
– Уму-разуму? – ехидно спросил дьяк, поглядывая на поляну.
Он заправлял рубаху в синие портки, именуемые джинсами. Ткань хорошая на них, да синяя краска дорогая в старую бытность была, и потому Яробор из чистого озорства на торжище в городе такие же себе купил. Долго и привередливо выбирал, прежде чем нашёл те, что по нраву пришлись. Цвета вечернего тёмного неба с петельками, в которые потом вставил новенький кожаный ремень с золочёною пряжкою. Купил и белоснежную рубаху, которую подпоясал по старинному обычаю алым шёлковым поясом. Купец на торжище сперва долго совал шейную тряпицу – галстук, говоря, что без него идти куда-либо – прошлый век. Яробор спорить не стал и купил их десяток разных цветов да кинул в сундук про запас, авось сгодятся.
Над поляной летали бабочки, и разносился щебет птиц. Крест, воткнутый попом, за ночь подгрызли бобры, отчего тот упал плашмя в жёлтую стружку, словно срубленная дровосеками берёза.
«А что, – ехидно думал Яробор, – я тут ни при чём, это звери дикие. Но ежели поп хочет на этой земле что-то поставить, пусть сам придёт да испросит. Он, поди, на ангела уповать будет, да только дуракам на ангелов уповать тоже глупость есть. Ангелы, они тоже дураков через ноги учат. Так что помехи не будет. Умные, они эти, как их там, саммиты, устраивают, застолья то бишь. За хмельным мёдом и яствами умные речи ведут, друг друга обхитрить пытаются, а этот сразу пришёл да орать начал, к адским тварям причислять стал».
– Здравствуйте, – раздался сбоку звонкий голос, заставивший Яробора повернуться и нахмуриться.
Рядом стояла тощая девочка лет пятнадцати с по-мальчишески коротко стриженными волосами, едва достающими до плеч, в обрезанных до середины бедра портах, что шортами кличут и футболке со стекляшками блестящими. Грудь невелика, да туга, или подклала она что-то, как все девки делают, в заботах о красе своей. В ушах серьги серебряные небольшие вдеты. Такой бы косу отрастить, как полагается, лепа была. Яробор уже перестал плеваться при виде простоволосых девок и баб в мужских портах, да ещё таких срамных. Мир сменился, и такое позором перестало считаться. Есть слово заморское для этого даже. Мода.