Повелитель и пешка
Шрифт:
Наконец он облегченно вздохнул. Хорт почуял, что дело сделано и теперь, пожалуй, можно будет как-нибудь и сбежать.
– Можешь поцеловать невесту, – сухо сказал священник.
Невеста послушно подняла лицо и почему-то зажмурилась.
«Еще чего», – подумал Обр, но коварный палач ловко толкнул его в затылок. Пахнуло морской травой, сушеной полынькой, в подбородок ткнулись сухие шершавые губы. Хорт отшатнулся, зашипел на палача, как дикий кот с пустоши.
– Ишь, зверюга какая! – ухмыльнулся палач. – Даже погладиться
– Эй, не теряйся, – глумливо хохотнул кто-то из солдат, – не такая уж она страшная.
Невеста опустила голову, а жених нашел весельчака взглядом и подержал немного, запоминая. Так, на всякий случай.
– Зверюга или нет, а на улицу его сейчас выпускать нельзя, – заметил отец Антон, – да и Нюсе пока выходить не стоит.
– Да, пожалуй, – согласился господин Лисовин, прислушиваясь к громкому ропоту за дверью, – сторожка, помнится, еще пустая стоит.
– И запирается, – вставил палач.
– Хорошо, – сказал священник и кивнул Обру, приглашая следовать за ним.
В сторожке было светло от недавно выбеленных стен, чисто и пусто. Белая печка, свежевыструганный пол и одинокая табуретка в углу.
Невеста робко остановилась посреди горницы. В беленькой рубашке с кружевцами и какими-то бледными цветочками, в простенькой, до белизны застиранной полотняной юбке она казалась такой тонкой, что так и подмывало ткнуть пальцем в туго затянутый голубой шелковый поясок, проверить – переломится или нет.
Обр, в крови которого после вынужденного поцелуя скребли-стучали остренькие частые молоточки, заставлявшие все время двигаться, пружинисто обошел вокруг нее, как хищник вокруг насмерть перепуганной жертвы.
– Так сколько тебе на самом деле?
– Пя… Пятнадцать, – пискнула молодая жена.
– Н-да, старость не радость. А может ты, того… как мара лесная? К вечеру старая, с утра опять молодая?
Серые глаза широко раскрылись, тонкие бровки полезли вверх.
– Ты все это время думал, что я старуха? А я-то боялась, что ты ко мне приставать начнешь…
Обр взял красную сморщенную лапку с тяжелым кольцом на безымянном пальце, поднес к лицу, чтоб рассмотреть поближе.
– Чего у тебя с руками-то?
– С руками? – Анна осторожно отняла руку, поглядела на нее задумчиво. – Ну, я же на людей работаю. Мало ли что делать приходится. То стирать-полоскать, то рыбу солить… Соль, она едучая. Да у нас на рыбацком конце у всех руки такие.
– А одежа? Тряпки эти старушечьи откуда выкопала?
– А что одежа… Ношу, что люди дадут. У нас люди добрые, сирот жалеют. Вот, юбку и платок почти новый тоже отдали. А рубашка моя. Мамино приданое. Мама у меня белошвейка была. Для хороших домов шила. Красиво, правда?
Оправила складочки, обдернула юбку, повернулась кругом, слегка приподняв длинный подол.
– Страсть как красиво, – согласился Обр, смутно подозревая,
Новых башмаков добрые люди сироте не отдали. Под юбкой оказались не очень чистые босые ножки. Маленькие, тесно сжатые детские пальчики. Чтоб не глядеть на них, Обр отступил к широкому окну, одним махом взлетел на подоконник, устроился в оконной нише.
– Красиво-то, оно красиво. А вот что мы теперь делать будем?
Девица Анна вздохнула, чинно уселась на табуретку, аккуратно сложила руки на коленях.
– Так это очень просто. Дел сколько хочешь. Во-первых, крышу залатать надо. Потом щели в доме заделать. Еще огород вскопать. Одной мне не по силам было, а вдвоем справимся. Сажать поздновато немного, но ничего, лето теплое будет – все вырастет. Свои овощи заведутся – голодать не будем. А еще лодку починить. Ты конопатить умеешь? Вар у соседей попросим, а пеньку я уж давно запасла. Будет лодка – будет рыба. Я отцовские места знаю. Наймусь на солеварню, за работу солью возьму. Наловим – себе насолим, остальное продадим.
Обр внимал этим хозяйственным речам с приоткрытым ртом как некоему загадочному пророчеству, но при слове «рыба» встрепенулся и сказал: «Нет!»
– Что нет? Конопатить не умеешь?
– Не умею, – честно признался Хорт, – и крышу чинить не умею, и огород. А если съем еще хоть одну рыбу, у меня жабры прорежутся и хвост вырастет.
– Да ты не огорчайся, – утешила его Анна, – научишься. Жить-то надо.
– Ты че, правда думаешь, что я с тобой жить буду? Ты вообще соображаешь, что наделала? Или в самом деле так замуж приспичило, как ты им там расписывала?
– Нет. Замуж мне еще рано. Я слабая. Тяжелую работу делать не могу. Хвораю часто.
– Но тогда зачем?
Анна подняла на него серые глаза, полные чистосердечного изумления.
– Они бы тебя убили.
– Ладно. Я твой должник, – признал Обр. – Потом сочтемся. Но ведь я-то здесь не останусь, все равно уйду.
– Если уйдешь, тебя снова ловить начнут.
– Не поймают.
– Однажды уже поймали.
– Случайно. Не повезло. Так вот, пойми своей глупой головой, я уйду, а тебе здесь жить. С этими… – Он мотнул головой в сторону площади. – Тебе же никакой жизни не будет. Загрызут.
– Ну что ты. У нас в городе люди добрые. А разве тебе у меня было плохо? Ушел – и сразу вон чего сталось.
Обр уткнулся подбородком в сцепленные на колене руки.
– Плохо ли, хорошо ли, а я как всякий поганый смерд жить не стану. Я Хорт.
– Я знаю.
– Да что ты знаешь-то?! Мы, Хорты, – начал он и подавился словами.
Все, сказанное ему утром, все, о чем он просто не успел подумать, вдруг встало перед ним во всей своей ужасной сути. Будто туман разошелся, и он увидел это… Ряды виселиц в Больших Солях. Блеск серьги в ухе мертвого Германа. Кровь на лице Маркушки.