Повелитель первого. Долгая Ночь
Шрифт:
Задумчивое молчание Лютера говорило лучше любых слов.
Сцена 4
ВРАТА АЛЬДУРУКА
День
Через замковые ворота под дулами болтеров следует вереница пленных космодесантников. Стражники в шлемах подгоняют их: «Не останавливаться!», «Вперед!», «Не выходить из строя, псы!»
Восставших легионеров заперли в бараках и на гауптвахтах под присмотром солдат Лютера. Но наиболее провинившихся
— Значит, Лютер утвердил твое повышение до магистра капитула… — сказал Астелан.
— Да. Первая милость из рук нашего нового сюзерена?
— Нет, подтверждение, что он разделяет мою веру в тебя.
Астелан увидел Мелиана, но капитан с отвращением отвернулся, не желая даже смотреть на бывшего командира. Астелан взглянул на Галедана.
— Я рад, что он жив.
— Мелиан? Да, он хороший капитан. Жаль, что он оказался втянутым в эту переделку. В будущем Мелиан будет полезен.
— В будущем? Ты о чем?
— Ты не сможешь обмануть меня, брат. Я знаю, что Лютер наш временный союзник, но не жди, будто я хоть на секунду поверю, что ты и в самом деле считаешь его своим начальником.
— Я шокирован таким предположением! — театрально воскликнул Астелан. — У Первого может быть только один повелитель. Я больше не стану терпеть Льва. Поэтому у нас остается только Лютер.
Галедана не убедили эти слова, и Астелан не смог сдержать улыбку.
— Во всяком случае… пока.
Аарон Дембски-Боуден
ДОЛГАЯ НОЧЬ
Тишину нарушил голос девочки.
— Яго. Ты еще жив?
Севатар сидел, прислонившись спиной к потрескивающему силовому барьеру и не обращая внимания на его непрерывное поглаживание. Вокруг была лишь темнота. Не темнота ночи в отсутствие солнца, а настолько абсолютная чернота, что даже его глаза были не в силах пронзить ее покров. Его держали в этой лишенной света клетке, отключая барьеры и пробуждая осветительные сферы на пятнадцать минут каждый дневной цикл.
Тогда ему разрешалось поесть. Они приносили ему насыщенную питательными веществами кашу, которая имела пресный привкус химикатов и прилипала к языку, словно мокрые опилки. Всякий раз он ухмылялся своим тюремщикам и заявлял, будто это лучшее, что ему доводилось есть, а каждая новая трапеза лучше предыдущей.
Во мраке тюремной камеры было уютно. Чернота ласкала больные глаза, словно прикосновение шелка к голой коже. К сожалению, она никак не помогала против стучащей пульсации, проталкивавшейся сквозь череп. С тех пор, как его взяли в плен, боль облегчал только ее голос. Всего лишь один голос из множества — голосов убитых, почерпнутых из его подсознания.
Мертвецы снились Севатару сотню раз, а то и больше. Просыпаясь, на
Ничто из этого не являлось реальным.
Он знал об этом. Единственным его подлинным спутником на протяжении ночных бдений была скука. Мертвые лежали в своих могилах, храня молчание и разлагаясь, понеся заслуженную кару. Когда он слышал их во время беспокойного сна, это была всего лишь сбивчивая пульсация его собственных плененных грез.
— Яго. Ты еще жив?
Но не она. Ее голос был единственным, который оставался, когда он просыпался. Сильнее любого прочего эха. Он уже давно, очень давно не говорил с призраком и гадал, не умерла ли она в этой самой камере, так что теперь ее тень задержалась в этих стенах.
Быть может, ее убили неподалеку, и теперь она является к нему, так как ее дух чует его проклятие. Он цеплялся к нему, разносящийся эхом голос странной и любопытной девочки шептал убийце во тьме. У него были сомнения насчет того, сознает ли она, что мертва.
— Яго?
— Я тут.
В холодном воздухе у него из носа медленно потекла горячая и густая кровь. Он стер ее тыльной стороной кисти.
— Я тут, Альтани.
— Снова больно?
Потребовалось усилие, чтобы говорить, преодолевая давление, которое перемалывало его мозг, но он все-таки выдавил из себя ложь.
— Бывало и хуже.
— Кажется, будто ты умираешь.
— Пока что я здесь. Чего ты хочешь?
— Просто поговорить. Мне одиноко.
— Жаль слышать это, малышка.
Он замешкался. Ему уже было неуютно, однако хотелось задержать ее возле себя подольше. Она являлась к нему в четвертый раз? В пятый? Давление в голове не позволяло сконцентрироваться даже на будничных делах вроде отслеживания хода времени.
— Твой голос единственный, кому я рад. Ты знала об этом?
— Я не понимаю. Ты слышишь и другие голоса? Даже когда бодрствуешь? Я думала, что они приходят только в твоих снах.
— И да, и нет…
Он пожал плечами в темноте — совершенно бесполезный жест. Ребенком он постоянно слышал голоса. Шум желаний и злобы в головах других людей. Перешептывание чувств, кипящих по ту сторону их глаз. Сиплое пение городских ворон, дерущихся над пищей.
Хуже всего был шепот мертвых. Пылающие вспышки чужих воспоминаний, когда он глядел в глаза тела в сточной канаве. Мольбы незримых голосов, упрашивавших отомстить за них. Красная мука удушения, которую он ощущал в собственном горле, проходя под одной из жертв Ночного Призрака, выпотрошенных и публично подвешенных в распятом виде.