Повелитель теней: Повести, рассказы
Шрифт:
Пилы-челюсти, крючья-зубы. Хорошо быть большим и страшным, раздвигать упругую воду, гладким боком ощущать скорость. Хорошо нестись с разинутой пастью и не глядя глотать все живое, чувствовать, как оно копошится в желудке, а потом вдруг затихает.
Голубое яйцо первоптицы — вон оно парит в небе планетой, и ему поклонились звезды. Страшны смутные бесьи видения. Жутко, тесно в желудке акулы. Смерть в безмолвии, в темноте, и до первого крика ужаса еще миллионы лет.
На пустынной земле яйцо, из воды к нему тянутся щупальца. А что как
Катится по земле яйцо, раздувается — больше дерева, больше холма. Кланяйтесь! Кланяйтесь! Кланяйтесь!
Вырастают в размерах и щупальца, полосами тумана вытягиваются, настигают яйцо присосками — будет им торжество, яйцу ужас. Но дробится бесья хитрость на части, поселяется тут же в щупальца: и в преследователе она, и в преследуемом, и в яйце, и в присосках, что бы ни было — не прогадает.
До чего же хитра бесья выдумка — серой писанный патент на живучесть: каждый раз, когда в чье-то горло впиваются чьи-то зубы, размножается бес, как амеба, делением пополам.
Умер старый дракон на утесе, иссушило солнце серую кожу, разметал по свету ветер чешуйки. Иногда и до нашего Севера их доносят азиатские ветры. Залетит чешуйка в окно — и на рукав ненароком, не успеешь стряхнуть — прилипнет. И вот уж человек повторяет:
— Что мы здесь… ерунда… у Востока надо учиться… Дао, дао… Тибет, Гималаи…
Если же сядет на холст чешуйка — превращается тут же в серое драконье яйцо. Сдуй, художник, поскорее чешуйку! Не жди, чтоб змееныш вылупился! Погляди за окошко на небо, на зеленые кроны деревьев!
Сдуй — подумаешь — сдуй! Сам сдувай, когда будет охота! Есть советы поинтересней. Различай девять сходств дракона: глаза демона, оленьи рога и голова верблюда, брюхо морской змеи, шея змеи пустынной и чешуя, как у рыбы, когти сокола, лапы тигра и уши быка. Передай извивы при плавании. Щетину и гриву пиши сильной и острой кистью, сделай так, будто они растут прямо из плоти. Рисовать дракона легко с открытой пастью и трудно — с закрытой. Помни, что рисовать кошку с открытой пастью, а тигра с закрытой — две трудности.
Кисть! Впрочем, кисть устарела. Из тюбика прямо на холст выдавливается валиком краска — и сплетаются причудливо нити финской болотной зелени с желтизной китайской пустыни.
А дракон уже здесь, в мастерской, развалился, свернулся кольцами, хорошо дракону, удобно, здесь он у себя дома.
Дым клубится багровый и серый, будто над жерлом вулкана, и мелькают когтистые лапы. Перед холстом живописец: кисть в руке и водка в стакане.
— Что, как называется? Неужели сама не видишь? Четвертое измерение!
И поют почитатели хором:
— Он вышел в четвертое измерение!
Но девица не унимается:
— Где же? Я не вижу ничего, кроме дыма.
— Что же ты такая никчемная? — кто-то сжалился над глупышкой. — Видишь матовые темноватые пятна? Это вход! И смотри, осторожней: не то — раз, и ты в Бермудском треугольнике!
— А по-моему,
Ну уж, знаете, это слишком! Ты с суконным рылом не суйся: здесь — четвертое измерение!
Размножаются яйца дракона на холсте и бумаге, акварелью и маслом, мастихином и кистью, кистью сильной и слабой, тупою и острой. Кланяйтесь! Кланяйтесь! Кланяйтесь!
И приходит поклониться Яйцу и Иван сын Харитонов, Начинка-для-атомной-бомбы, и начальник его, у которого чайник Шагала, и даже персона, чье имя нам с вами нельзя называть. Да, впрочем, имена и не важны: имя им — легион!
Что касается Ивана Харитоныча, то знакомство с Птериксом принесло ему тоже успех, как и самому живописцу. Стал он ходить по выставкам, покупать, рассуждать, а кое-кого и учить, как надо писать. Приобрел он немалый апломб, и в лице его уже появилось лошадиное нечто (а для Академии это первое дело), — и вот результат: на первых же выборах прошел он в действительные. Да и как же иначе: ведь ежели у него тоже коллекция живописи, чем теперь он хуже начальника?
Живописцы его приглашали охотно: хоть и скуп был и любил торговаться, но зато покупал полотна по нескольку сразу. Говорили о нем разные слухи — будто денег у него три миллиона, будто дом, куда он заходит, сразу же оцепляет охрана, а у кого он купит картину, того милиция никогда не тронет.
А начинку для атомной бомбы он варит в новолуние ночью; если же оно выпадет накануне Иванова дня, получается водородная бомба — оттого водородные бомбы можно делать не каждый год.
В новолуние еще с вечера в институте ученики академика выходят на плоскую крышу и внимательно смотрят на лунный серп. Только месяц исчезнет с неба, они дуют в фарфоровые свистульки, и те запоют, застонут на разные голоса. В тот же миг Иван Харитоныч в подвале начинает сыпать совочком в котел обогащенный уран.
Тут в окрестных домах жители запирают двери и окна, гасят лампочки и прячутся под одеяла. А старушки перед иконами зажигают тонкие свечки:
— Спаси нас грешных, Господь! Нынче бесы опять бонбу варют!
Ученики же с крыши спешат в подвал института и, согнувшись, вязанками носят по лестницам чурочки канадской сосны (их привозят из Америки самолетом). У котла они быстро колют чурочки на щепки топориками, подают их Иван Харитонычу, и тот разводит огонь. Потому он и академик, что умеет ловчее всех разжигать чурочки под котлом.
Полыхает коптящее пламя, булькает начинка в котле, а Иван Харитоныч бормочет монотонные заклинания и, в порядке одному ему ведомом, бросает в котел листик папоротника, лапку жабы, клочок газеты и еще кое-что, что является государственной тайной. Пот течет по его лицу, на монгольские скулы ложатся багровые отсветы.
— Золо, минэвэ, сама токкивани буканка! Си сазанаси сэвэ хоктовани, амба хоктовани!
Ученики же раскачиваются, приплясывают и хлещут друг друга хлыстиками, которые накануне дают им в секретном отделе.