Поверь в любовь

Спенсер Мэри

Они ни разу не обедали вместе с того самого дня, как уехал Мэтью, то есть с конца февраля. Джеймс ненавидел тяжелое молчание, воцарившееся за семейным столом, и не стремился оставаться с женой наедине. Напротив, теперь он никогда не возвращался в Лос-Роблес в полдень, как это бывало прежде, а обедал со своими работниками. Впрочем, ужинали супруги вместе. Ужинали молча, а потом расходились, и позже он видел жену только в постели. Но, лежа бок о бок, они были так же далеки друг от друга, как если бы спали в разных комнатах. Джеймс не мог даже припомнить,

когда они в последний раз занимались любовью, – казалось, это происходило в какой-то другой жизни.

– Я уже пообедал. Ты ведь сама дала мне с собой обед. Или забыла?

– Я помню. – Элизабет потупила взгляд, и вдруг на ее лице появилось решительное выражение, какого он давно уже не видел. – Я приготовила еще, нам хватит на двоих. Я подумала... может быть, поедим вместе, как раньше. – При этих словах она с вызовом вздернула подбородок.

Джеймс тотчас заглянул в ее бездонные глаза, гадая, что же кроется в их непроницаемой глубине. Растерянно покачав головой, он спешился и привязал коня позади коляски. Потом вскочил в нее и забрал у Элизабет вожжи.

– Я с радостью, – тихо сказал он.

Спустя полчаса они устроились на одеяле под огромным старым дубом, и Джеймс молча проследил, как Элизабет разложила по тарелкам привезенный из дому обед.

– Вот окорок, – проговорила она, не поднимая глаз, – а это твой любимый салат. Свежие бисквиты и мед... и шоколадный кекс. А это свежее молоко.

– М-м-м... замечательно.

– Тогда ешь. Ты ведь проголодался.

Джеймс набросился на еду. Элизабет тоже приступила к трапезе. Оба украдкой поглядывали друг на друга, но каждый раз, едва их взгляды встречались, смущенно отводили глаза в сторону.

Поев, Элизабет вытерла руки и наконец решилась нарушить молчание:

– Как прошел день?

Джеймс удивленно взглянул на жену. Он уж успел забыть, когда такое случалось – все эти месяцы их разговоры сводились к учтивым пожеланиям доброго утра или доброй ночи или же к вопросам типа «Ты не выстирала мою зеленую рубашку?».

Поговорить друг с другом о делах было слишком трудно, почти невозможно.

– Хорошо, – наконец ответил Джеймс. – А у тебя? Этот коротенький вопрос вдруг повис в воздухе.

Глядя туда, где у самого горизонта зеленый океан листвы сливался с синью бескрайнего неба, Элизабет медлила с ответом.

Все было как всегда – как вчера, как позавчера, как каждый день. Проснувшись на заре, Элизабет поспешно оделась, а потом, как обычно, перед тем как уйти, бросила прощальный взгляд на спящего Джеймса. Она нагрела мужу воду, оставила ему чистую одежду и спустилась вниз. Проходя мимо детской, Элизабет в который уже раз почувствовала, как сжалось от боли ее сердце: ведь если бы не несчастье, она бы сейчас спешила туда. Опустив голову, Элизабет поспешно сбежала по лестнице.

Часом позже появился Джеймс. Буркнув на ходу «Доброе утро!», он уселся за стол и принялся за завтрак, пока Элизабет собирала ему обед в седельную сумку. Торопливо поев, он отодвинул стул и, так же невнятно пробормотав «Пока!», хлопнул дверью.

Утро

как утро, если не считать того, что в этот раз Элизабет, прежде чем приняться за дела, уселась на стул Джеймса, еще хранивший его тепло, и долго разглядывала часы, когда-то подаренные мужем. Внутри были крохотные фотографии Джона Мэтью, Джеймса и ее самой. Она вынимала их каждый день. Впрочем, обычно это случалось позднее, как правило, во время обеда, когда она в полном одиночестве сидела за столом. Но сегодня Элизабет впервые не плакала. С ужасающей ясностью она вдруг поняла, что со смертью крошки Джона потеряла куда больше, чем единственного сына.

Элизабет все еще любила Джеймса, возможно, даже больше, чем раньше. Когда он метался в жару, на волоске между жизнью и смертью, ужас, который она испытала при мысли, что может его потерять, потряс ее душу. И сейчас Элизабет в отчаянии смотрела, как разделявшая их пропасть растет день ото дня.

И все же ее чувства, ее неразделенная любовь и желание – все это отступило на задний план после смерти Джона Мэтью. А поведение Джеймса, все его невысказанные упреки и вполне ощутимый безмолвный гнев – все это еще больше разделяло их. Теперь они жили как чужие, делили кров и стол, спали в одной постели, но их ничто больше не связывало.

На фотографии Джеймс широко улыбался. Как это похоже на него, вдруг подумала Элизабет. Тогда она еще одернула мужа, прошептав: «Джеймс! Что подумают люди!» – а он только рассмеялся и поцеловал ее – прямо на глазах у фотографа! А потом взял у нее Джона Мэтью и подбросил его вверх, так что малыш тоже залился смехом.

Так они и получились – отец и сын, оба сияющие, похожие друг на друга. И только она, Элизабет, казалась серьезной, даже немного чопорной.

Но теперь Джеймс, казалось, разучился улыбаться. И Элизабет, убирая фотографию, тяжело вздохнула, гадая, не тоскует ли она по мужу так же сильно, как по бедному Джону Мэтью.

Джеймс терялся в догадках, почему молчит Элизабет. Она сидела, сложив руки на коленях и не замечая, что свежий ветерок треплет ей волосы, залепляя глаза.

Взгляд ее терялся вдали. Наконец она перевела глаза на мужа и чуть слышно прошептала:

– Мне было так одиноко.

Вот уж чего он никак не ожидал услышать! Она?! Его Элизабет?! Так, значит, потому-то она и приехала... ей хотелось быть рядом с ним? Боже, даже не верится!

Она смущенно отвела взгляд, и Джеймс мгновенно понял, чего ей стоило произнести эти слова.

Из груди Джеймса вырвался какой-то каркающий звук. Он силился выдавить из себя хоть что-нибудь, но слова не шли у него с языка. Он просто сидел и смотрел на нее. У Элизабет затряслись руки. Склонив голову, она принялась торопливо убирать остатки обеда. Только когда все было сложено, Джеймс наконец очнулся.

– Спасибо, что приехала, – неловко выдавил он. Сунув корзинку в коляску, Элизабет поспешно уселась на козлы. Не дожидаясь, пока он подаст ей руку. Она даже не посмотрела на него.