Поверь в любовь
Шрифт:
Элизабет украдкой бросила взгляд на его лицо – Джеймс самодовольно ухмылялся. Этим утром она особенно тщательно занималась своим туалетом – потратила битых два часа на то, чтобы одеться! Платье, по замыслу Элизабет, должно было быть простым, но строгим – таким, чтобы этот наглец наконец понял: она ничего от него не примет! Но мысли ее внезапно унеслись в то далекое прошлое, когда она шаг за шагом тащилась вслед за отцом через жаркие прерии Техаса и пустыни Нью-Мексико и Аризоны, через опаленную солнцем Калифорнию с ее песком и пылью, так что в конце концов она даже забыла, как выглядит обычная трава.
Жаль, что
Теперь же, глядя на Джеймса и, несмотря ни на что, продолжая его любить, Элизабет ощущала, как вся ее решимость тает, будто снег под яркими лучами солнца. Никакое прошлое не в силах изменить ее чувств к этому человеку!
– Спасибо тебе за лампы, – тихо сказала она.
От неожиданности Джеймс резко натянул вожжи, и лошади едва не встали на дыбы.
Понадобилось время, прежде чем он сумел овладеть собой.
– Я вовсе не хотел тебя обидеть, – неловко объяснил он, стараясь не выказать своего удивления. – Просто не хотел, чтобы ты сидела в темноте.
Милосердие в том, чтобы принять дар, вдруг вспомнила она слова Бена Симонсона, впервые осознав правоту старик.
– Они такие красивые! Спасибо тебе, Джеймс! Господи, стало быть, она решила их оставить! А Джеймс посчитал, что ослышался. На это он и надеяться не мог.
– Пожалуйста, – неловко пробормотал он. И добавил, с улыбкой оглянувшись по сторонам: – Чудесный денек... для января, конечно! И совсем не холодно.
– В прошлом году было холоднее. – Элизабет вдруг вспомнила, как весь мир в те дни казался ей погруженным во тьму. Говорить об этом не стоило. К тому же они оба и раньше не заговаривали о сыне. Впрочем, теперь это необходимо.
Судя по всему, Джеймс думал о том же и был благодарен Элизабет за то, что она первой начала разговор.
– Да, – тяжело вздохнул он, – холоднее. И небо было затянуто облаками, не то что сейчас, когда солнце сияет вовсю!
Элизабет с трудом проглотила застрявший в горле комок.
– Какие красивые цветы ты привез! – Она мужественно улыбнулась Джеймсу. – А я так и не привыкла к тому, что здесь, в Санта-Инес, цветы цветут всегда! Тут и вправду никогда не бывает снега! А будь мы в Теннесси, все было бы по-другому.
Раньше Джеймс попросту пропустил бы это мимо ушей и по привычке перевел разговор на бытовые проблемы. Но теперь все было по-другому. Его вдруг осенило, что он никогда не расспрашивал Элизабет о ее семье, о ее прошлом, о родственниках. Конечно, кое-что он знал, но совсем немного. Она не распространялась об этом, а он, проклятый самодовольный осел, и не интересовался. Стоит ли удивляться, что Элизабет и понятия не имела, насколько она ему дорога и насколько для него важно все, что связано с ней? Она совершенно справедливо считала, что муж видит в ней обычную домохозяйку, не больше. И в этом только его, Джеймса, вина.
– А откуда родом твои старики, Бет? – спросил он вдруг, совершенно упустив из виду, что они говорили о другом.
Элизабет, которая с нежной улыбкой любовалась цветами, даже вздрогнула от неожиданности.
– Мои старики?
Джеймс чертыхнулся про себя: идиот, надо было
– Твоя семья, – поправился он. – Вот мои, к примеру, родом из Массачусетса. – Одного взгляда на ошеломленное лицо Элизабет было достаточно, чтобы понять, как она удивлена – вспоминать о корнях через столько лет. Обычно ведь люди рассказывают о себе прежде, чем пожениться, а не когда уже расстались. – Так откуда твоя семья, Бет? Каковы твои корни? А родственники твоей матери, откуда они? – Внезапно Джеймс осекся, устыдившись, что не знает даже девичьей фамилии ее матери.
Элизабет, похоже, была слегка сбита с толку, но Джеймс не отступал:
– А правда, расскажи, Элизабет! Только уговор – ничего не упускай, идет? Я хочу знать историю вашей семьи, тем более что времени у нас предостаточно. До кладбища еще долго.
Часом позже они стояли рядом под раскидистыми ветвями старого дуба, еще в незапамятные времена посаженного возле семейной усыпальницы Кэганов. Оба печально смотрели на маленькую плиту в изголовье крохотной могилки их сына. Всю дорогу Элизабет смущенно рассказывала о своей семье; казалось, оба просто старались не вспоминать о том, что привело их сюда. Но теперь весь ужас и горе случившегося охватили их с новой силой.
– Он был такой хороший, – едва слышно прошептала Элизабет. Руки ее вдруг задрожали, и она едва не выронила цветы.
– Да, – выдохнул Джеймс.
– Я не была здесь с тех пор, как... – Элизабет прижала руку к губам и закрыла глаза.
– И я тоже, – надтреснутым голосом отозвался Джеймс. – Мэтт сам позаботился о... о плите и об остальном... – Ему казалось, что время уже притупило его горе, но один только взгляд на эту крошечную могилку вызвал в его сердце жуткую боль.
Опустившись возле плиты на колени, Элизабет осторожно положила на землю цветы. «Какой тяжелый камень для такой маленькой могилки!» – вдруг с горечью подумала она, ощупывая выгравированные буквы.
Джеймс, не веря собственным глазам, следил, как рука Элизабет осторожно поползла вперед, как шевельнулись дрожащие губы.
– Д-Ж-О-Н... – неслышно произнесла она и запнулась. Потом пальцы ее легли на букву «М» в имени Мэтью, и рука ее замерла.
По всей видимости, Элизабет просто была не в силах выговорить ее. Цветы рассыпались по земле, и Джеймс едва ли не рухнул на колени возле жены. По лицу ее ручьем текли слезы.
Элизабет плакала!
Джеймс смотрел на нее, не веря собственным глазам. Потом осторожно взял ее пальцы и прошептал:
– М, – и передвинул руку на следующую букву: – э-т-ь-ю...
Ее стон будто ножом полоснул его по сердцу, но Джеймс не отпустил ее руку, и они вместе дочитали до конца: «Возлюбленный сын Джеймса и Элизабет Кэган, родился 15 апреля 1889 года, умер 25 января 1890 года».
Так и не отнимая руки, Элизабет зарыдала в голос.
– Я так всегда хотела научиться читать его имя!
– Бет, – прошептал Джеймс, молча прижав ее к груди. – Бет, милая.
Она уткнулась ему в плечо и отчаянно заплакала, а он обнимал ее так, будто, кроме этой женщины, у него не осталось никого в целом мире. И после того как она успокоилась, они еще долго сидели, прижавшись друг к другу и не говоря ни слова. Наконец Джеймс решился прервать молчание: