Поверженные правители
Шрифт:
Когда Дурандонд принял ларец, отец сказал ему:
— Я никогда не использовал его, и мой отец тоже. И ты не смей. В противном случае он обернется против того, кто обратился к нему. Как и почему, никто не знает.
— Я помню Речь, — заверил Дурандонд отца. — Я знаю, какие несчастья скрываются в нем.
— Здесь пятая часть. Пятая часть не человека и не бога. Пятая часть чего-то непостижимого. Ты знаешь, что она никогда не должна воссоединиться с другими четырьмя.
— Да. Я помню Речь. Я не должен использовать его. Я не должен
Глаза Дурандонда наполнились слезами. Его отец, одетый для битвы, стоял перед ним, и взгляд его был твердым как железо, которым ему вскоре предстояло сразиться, но сердце и тело были хрупки, истощены долгими годами жизни в роскоши и праздности духа. Дурандонд любил его и стыдился его.
Аркандонд мог не говорить сыну: «Я не был лучшим правителем. Не был лучшим человеком. Будь правителем вместо меня. Гордись тем, чем некогда был наш клан, и найди для него новую вершину».
И как будто услышав отца, Дурандонд прошептал: «Я обязательно это сделаю».
Он обнял отца, преклонил перед ним колени, встал, улыбнулся прощальной улыбкой и отвернулся. Позднее, скрывшись среди южных холмов и ощутив себя на время вне опасности, Дурандонд выехал к самому гребню и оглянулся на цитадель. Над стенами поднималось пламя. Темные фигурки падали с башни. Смерть вслепую бродила среди отчаявшейся беспомощной жизни.
— Надо было нам послушать Странника, — горестно заметил Орогот.
— Я уже говорил: яего слушал.
— Почему же ты ничего не сделал?
— Я думал, мы как раз что-то делаем, — прищурился Дурандонд.
— Уходим на запад?
— Так он нам сказал. Сдается мне, что от пророчества не убежишь. Вот потому-то я подготовился, а вы нет.
Орогот принял укор.
— Кайлум с отцом выступили против Рива. Он успел прокричать боевой клич после того, как отец пал рядом с ним.
— И все-таки он уходит на запад. Так сказали гонцы.
— Тело отца с ним.
— Хорошо. На западе обитают Мертвые. На запад мы уходим в конце нашей жизни.
Впервые за время их встречи Орогот рассмеялся:
— Клянусь рассветным криком Тараниса! Уверенности в тебе — что молока в груди Бриганты.
Дурандонд весело взглянул на побратима:
— Разве это плохо?
— А я не жалуюсь. Нам понадобится вся уверенность, какую мы сможем собрать, потому что жить мы будем в тени унижения отцов.
— Тогда вот мой совет: призови богов и скачи!
— На запад. В неведомые земли, — согласился Орогот.
— Нет, — сказал Дурандонд, — к дому!
Потрепанное унылое войско Дурандонда тянуло из меня силы, как нерожденное дитя в дни голода истощает тело своей матери. Истощает, отчаянно высасывает жизненные силы, и мать ослабевает, зато появляется на свет крепкий младенец. Эта тень, воскрешенная для моей надобности, теперь, вспоминая меня, вытягивала из меня поддержку.
Я старел. Я прекратил борьбу. Что-то во мне менялось, покоряясь
Дурандонд поступил мудро, хотя такой поступок должен был представляться трусостью. Но я ведал то, о чем не могла знать эта тень правителя: такой ценой Дурандонд положит начало новому царству, основанному на земле, а не на цитадели. Да, Тауровинда собирала вокруг себя земли. Но не жадность правила в этой твердыне.
Такой простой выбор. Но он означал, что в свое время Пендрагон станет жителем этих мест и заселит их своей отвагой и живым духом.
Но что все это значит для вас, читающих мою повесть много лет спустя? Все, что я могу вам сказать: в те дни это значило многое.
Взглядом Морндуна я видел, что Дурандонд с болью вспоминает время поражения. Он умирал — я уверен в этом — с мыслью об отце. Он сидел на скамье в своей могиле, опершись локтями на колени, оглядывая свое посмертное добро, и чаще всего взгляд его останавливался на щите и шлеме, положенных в головах носилок, на которых покоился труп. Маска черненого серебра скрывала лицо, но густые седые волосы Дурандонда стекали по сторонам носилок.
Века спустя в этом жилище мертвого еще легко дышалось, распад сказывался лишь в занавесях да в ржавчине на металле, а еще в скелетах пяти охотничьих собак, свернувшихся у него в ногах. Деревянные носилки — мощные дубовые доски — и дубовые колонны, подпирающие тяжелый свод, остались нетронутыми.
С Дурандондом не похоронили жену и детей. Меня это удивило, но ведь я не знал, какая судьба постигла его родных.
— Наконец мы вышли к морю, — продолжал Дурандонд. — Мы оказались разбросаны по побережью и посылали гонцов для связи между отрядами. Последним прибыл Версиндонд из Ведилици. Соорудили пристанище для пяти правителей и их семей и еще одно — для повозок с достойными мертвыми, с теми, кого успели поднять из земли, пока Рив не смёл нас. Сотни повозок были составлены кругами в том обиталище, и их охраняли день и ночь.
Мы принялись за постройку лодок. Такое множество лодок! Подобно древнему флоту, они лежали на полоске песка под утесами. Одни были приспособлены для перевозки лошадей, другие — для повозок, третьи — для припасов. Строить лодки — искусство, но мы прежде строили их для реки Рейн, а не для своевольного серого моря.
Все же к лету лодок было достаточно, чтобы перевезти нас в землю, которую мы знали под именем Альба. Мы не ждали дружеского приема. Первые недели после высадки были полны крови и ярости. Островитяне ошеломили нас тем, как применяли в бою колесницы и коней. Казалось, они повелевают даже камнями: огромные валуны летели в нас. Жрецы их были воинами, а не целителями. Они причинили нам ущерб.