Поверженный ангел(Исторический роман)
Шрифт:
— Wo! H"oren sie das? [5] — с комическим возмущением воскликнул немец. — Я сочтешь за трут! Ф таком слутшай мошешь не приходить софсем! Фот! Я сам прифесу тепе мальшик, сторофый, как пык! Путет нато, пософу наилутший фратш!..
— Нет, дорогой граф, этого ты не сделаешь, — становясь серьезным, проговорил мессер Панцано. — Я еще не знаю, кому Ринальдо встал поперек дороги. И может статься, что твой наилучший врач тоже окажется убийцей, только более ловким.
5
Нет! Вы слышите, что он говорит? (нем.).
— Фот
Предоставим воспрянувшему духом графу вместе с голодным Оттоном обсуждать план грандиозной опохмелки и последуем за мессером Панцано во дворец Гвельфской партии, тем более что сегодня там собрался весь цвет партии, что случалось не так уж часто. Впрочем, прежде заглянем, пожалуй, в другой дворец, не такой новый, как дворец Гвельфской партии, и не такой помпезный, но не менее известный жителям Флоренции. О том, кому принадлежал этот дворец, читатель узнает из следующей главы.
Глава девятая
в которой Сальвестро Медичи рассыпает перлы своего красноречия
Если от гигантского бело-розового кристалла кампанилы Джотто направиться вдоль кружевного фасада собора Санта Мария дель Фьоре, мимо столь любимого Данте мраморного восьмигранника баптистерия Сан Джованни, то непременно попадешь на одну из самых замечательных улиц Флоренции — на виа Мартелли. Замечательна она главным образом тем, что испокон веков, вот уже добрых полтысячелетия, служит флорентийцам излюбленным местом встреч. На виа Мартелли по сию пору назначают свидания влюбленные, устраивают деловые встречи почтенные отцы семейств, уславливаются о встрече подружки и монахи, мальчишки и старцы, бедняки и миллионеры. В те времена, о которых мы рассказываем, она не была, конечно, такой оживленной и блестящей, не кишела туристами, как в наши дни, зато на ней случались встречи, каких теперь не бывает, встречи, заканчивавшиеся кровавыми поединками или долгожданным появлением сватов.
Через несколько домов от угла по левую руку стоял (и по сию пору стоит) изящный дворец, принадлежавший богатой фамилии Мартелли. Немного дальше, там, где улица, расширяясь, образует нечто вроде площади, незадолго до описываемых нами событий поставили церковь Сан Джованнино, а напротив нее возвышался мрачноватый, крепостного типа дом, куда мы и проникнем тихо и незаметно, как подобает проникать незваным гостям, тем более что хозяин дома, Сальвестро ди мессере Алломано дей Медичи незадолго до этого вернулся из дворца подеста в прескверном настроении.
Казалось бы, ему только радоваться: все складывалось даже лучше, чем он ожидал. Советы приняли, правда всего на год, все же приняли, его петицию, а дружное выступление пополанов перед дворцом подеста сулило успех главному его предприятию, о котором он пока не говорил вслух. Словом, все было бы хорошо, если бы не Ринальдо.
Увидев окна юношу, выходившего вместе с Панцано из дома, принадлежащего Кастильонкьо, Сальвестро тотчас поручил одному из своих людей под любым предлогом привести Ринальдо к нему во дворец подеста или, на худой конец, узнать, куда он направляется. Однако Ринальдо исчез, будто сквозь землю провалился.
Исчезновение юноши так встревожило Сальвестро, что он, не дожидаясь, пока разойдется народ, первым покинул дворец, никем не замеченный вышел через задние двери на улицу Джеральди и, сопровождаемый только сером Доменико Сальвестри и слугой, кратчайшим путем направился домой, на улицу Мартелли. Всю дорогу он угрюмо молчал и только около самого дома спросил нотариуса, послал ли он
— Как придут, тотчас проводи их ко мне, в студио, — распорядился Сальвестро.
Студио, или, говоря нашим языком, рабочая комната Медичи, всем своим обликом и каждой вещью как нельзя лучше отвечала вкусам своего хозяина и являлась как бы материализованным отражением его натуры, его всегдашнего стремления под личиной скромной, незаметной внешности и нарочитой простоты скрывать свою безудержную, неутолимую жажду власти, богатства и всевозможных земных утех. Свежего человека, заглянувшего в эту просторную, высокую комнату, прежде всего поражала суровая, монастырская бедность ее голых, выбеленных известкой стен, и лишь потом, отдав дань восхищения скромности и почти аскетической непритязательности хозяина комнаты, он с изумлением замечал наполнявшие ее бесценные сокровища. Здесь все, начиная с рабочего стола Сальвестро, покрытого тончайшей резьбой, гнутых кресел, низкого ложа, застланного драгоценным бархатным покрывалом, стоявшего рядом резного столика из слоновой кости и кончая золотыми и серебряными канделябрами, древними амфорами и усыпанной самоцветными камнями курильницей, находившейся некогда в покоях фараона, — все, каждая мелочь, было произведениями искусства и свидетельствовало о тонком вкусе хозяина. Убранство студио довершали две бесценные скульптуры из нежного, почти прозрачного коринфского мрамора, в свое время украшавшие прекрасные храмы Древней Эллады. У этой удивительной комнаты, казавшейся в одно и то же время и бедной и роскошной, был еще один секрет, известный лишь немногим, потому что мало кто удостаивался чести ступить за ее порог. Под вечер и в пасмурные дни, несмотря на все заключенные в ней сокровища, она все же казалась пустой и чересчур строгой, в ясную же погоду, особенно по утрам, когда низкие лучи солнца, проникая сквозь цветные стекла оконных витражей, разбрасывали вокруг тысячи разноцветных бликов, она превращалась в сказочный чертог.
Было как раз такое ясное, солнечное утро, когда сер Доменико ввел в студио чесальщика Леончино ди Франкино, знакомого уже читателю погорельца с набережной Санта Тринита. Ослепленный феерической игрой света, заливавшего комнату, блеском золота, вспышками самоцветных камней, Леончино не тотчас разглядел хозяина студио, сидевшего за столом между окнами. Не поднимая головы от бумаг, Сальвестро бросал исподлобья быстрые взгляды, наслаждаясь растерянностью чесальщика, подавленного и устрашенного окружающей его роскошью.
— А, Леончино! — проговорил он наконец, подняв голову. — Зачем пожаловал?
— Я? — испуганно пробормотал Леончино. — Мне сказали… Ваша милость велели прийти… Вот я и…
Сальвестро пожал плечами.
— Они всё напутали, — сказал он. — Я просто поинтересовался, как у тебя дела. Но раз уж ты пришел, садись.
Леончино, который боялся прикоснуться к шелковому сиденью кресла, не то что сесть на него, сказал, что лучше постоит.
— Ну, как знаешь, — небрежно заметил Сальвестро. — Так как же ты живешь? — продолжал он. — Получил вспомоществование? Оправился после несчастья?
— Как же, получил, — оживляясь, ответил чесальщик. — Бог наградит вашу милость за доброту… Жена вот… никак в себя не придет. Все убивается…
— Как же тут не убиваться? — возразил Сальвестро. — Все-таки единственный ребенок…
Наступило молчание.
— Ну, расскажи еще что-нибудь, — сказал Сальвестро.
— Что прикажете, ваша милость?
Сальвестро недовольно поморщился.
— «Что прикажете»! — передразнил он. — Не все ли мне равно. Ну, хоть о мастерской расскажи. Я слышал, у вас новый надсмотрщик.