Поверженный ангел(Исторический роман)
Шрифт:
Девушка тоже сняла плащ и осталась в нищенском одеянии. Но в отличие от лохмотьев Марии оно казалось даже опрятным. К тому же держалась она в этом тряпье с таким смиренным достоинством, так естественно, будто и в самом деле никогда не нашивала другой одежды.
— Пора бы прощаться… — ни к кому не обращаясь, проговорил Сын Толстяка.
Мессер Панцано кивнул и вместе с Марией отошел на несколько шагов в сторону.
— Лука, милый мой! — воскликнула Мария, бросаясь на шею к мужу. — Ты не думай, я буду умницей, обещаю тебе. Это я только сейчас немножко дурачилась…
Рыцарь отвечал на поцелуи жены и все порывался (скорее для собственного успокоения, нежели ради пользы дела) дать ей последние
Неожиданно Мария, отстранившись от мужа, взглянула за куст в ту сторону, где стояла Эрмеллина с братом и Ринальдо, и сердито охнула.
— Вот медведь толстокожий, — пробормотала она, — стоит, будто прирос! Попрощаться людям не даст! Хоть бы ты его позвал.
Мессер Панцано улыбнулся, поцеловал напоследок жену и нарочито громко проговорил:
— Вот ведь голова! Мео, пойди-ка сюда!
Сын Толстяка, который смущенно переминался с ноги на ногу, безуспешно пытаясь придумать подходящий предлог, чтобы отойти и оставить сестру наедине с юношей, услышав, что его зовут, обрадованно откликнулся и чуть не бегом бросился к рыцарю.
Ринальдо проводил его взглядом, потом робко привлек к себе девушку. Она не противилась. Несколько секунд они стояли так, закрыв глаза, будто ожидая, чтобы растаяла та незримая, тонюсенькая, но непреодолимая преграда, до сих пор стоявшая между ними и уцелевшая даже после того, что случилось летом в доме графа. Неожиданно Эрмеллина уткнулась лицом в плечо юноши и так тесно прижалась к нему, что он едва не задохнулся от волнения и счастья. Преграда исчезла. Их ничто больше не разделяло. Они поняли, что с самой первой встречи никогда, ни на людях, ни в разлуке, никогда не существовали порознь. Он наклонился, его губы встретились с ее холодными губами, и все исчезло, растворилось в оглушительном звоне колоколов. А может быть, то были не колокола, а гулкие удары их сердец.
Их пробудил голос Марии, который звал Эрмеллину. Они выпрямились и не сразу поняли, что происходит вокруг.
— Не тревожься, — прошептала Эрмеллина, — все будет хорошо, я знаю.
— И мы обвенчаемся? — так же шепотом спросил Ринальдо.
Эрмеллина опустила ресницы и чуть заметно кивнула головой. Потом вдруг вырвалась и побежала вниз по тропинке. На середине склона она обернулась, махнула рукой и, весело крикнув Марии, чтобы та ее догоняла, побежала дальше.
Фальшивые нищенки давно уже скрылись за лесистым отрогом холма, а мужчины всё не уходили с опушки рощи, глядя на дорогу, изгибавшуюся внизу. Проехало несколько крестьянских повозок, просеменил маленький лохматый ослик, запряженный в огромную скрипучую двуколку. Издали донесся гортанный крик крестьянина, погонявшего своего длинноухого помощника: «Арри! Арри!» И все стихло. Наконец мессер Панцано повернулся и пошел назад, к лошадям. Ринальдо и Сын Толстяка поплелись следом. Предстояло долгое, томительное ожидание.
День понемногу развиднелся. На некоторое время даже брызнуло солнце. Лошади, звеня отпущенными удилами, щипали пожухлую траву. Парень, нанятый в Импрунете, взглянул на небо, достал из-за пазухи темную лепешку и, перекрестившись, собрался было уже откусить от нее, но, взглянув на своих спутников, только отломил маленький кусочек, а остальное протянул Сыну Толстяка. Тут только путники вспомнили, что, собираясь затемно в дорогу, не взяли с собой никакой провизии.
Появляться в селении никак не входило в планы мессера Панцано и его товарищей. В Беллосгуардо мог забрести кто-либо из флорентийцев, узнать изгоев-чомпи и донести приорам. С другой стороны, одна-единственная лепешка никак не могла утолить разыгравшийся на воздухе аппетит пятерых здоровых мужчин. Поэтому, посоветовавшись с друзьями, мессер Панцано решил послать в селение Коппо. Тот прихватил мешок и отправился в путь,
— Что случилось? — хором воскликнули Ринальдо и Сын Толстяка, вскакивая с земли.
— Там… убивают… графа… немца… убивают! — задыхаясь, прокричал Коппо.
— Он бредит, — пожав плечами, сказал мессер Панцано. — Какой граф? Аверардо? Так он сейчас за тридевять земель отсюда…
— Нет, он там, — тыча пальцем в сторону селения, твердил Коппо.
И, сбиваясь, глотая от волнения слова, он принялся рассказывать, как, подойдя к таверне, услышал внутри большой шум, как заглянул в дверь и увидел толпу каких-то людей, наверно переодетых солдат, вооруженных мечами, копьями и огромными алебардами, которые осаждали комнату графа.
— Я его хорошо разглядел, — заключил бывший садовник. — Он был в одной рубашке, в руках держал табурет и ругался по-своему. Я, как узнал его, сразу кинулся к вам…
Рыцарь на минуту задумался. Теперь он уже не сомневался, что Коппо и в самом деле видел в таверне графа Аверардо, который почему-то решил вернуться прежде обещанного срока. Как видно, он приехал в Беллосгуардо поздно вечером и, вполне естественно, остался переночевать в таверне, куда наутро, скорее всего по доносу хозяина таверны, примчались люди Сальвестро Медичи. В пользу этого предположения говорил и вид немца. Застигнутый врасплох, он, как видно, не успел ни одеться, ни взять оружие, а схватил первое, что попалось под руку, — табурет.
— Надо идти выручать графа, — решительно сказал мессер Панцано, затягивая пояс, на котором висел короткий меч.
Таверна располагалась в самом центре селения. Над дверью, украшенной огромными, позеленевшими от времени медными гвоздями, на ржавых петлях висела доска, вырезанная в форме щита, на которой когда-то было начертано название таверны, а теперь не осталось ничего, кроме бесформенных бурых пятен. За дверью царила гробовая тишина.
— Эх, опоздали! — со вздохом пробормотал Ринальдо.
Однако в тот же миг, будто затем, чтобы опровергнуть его слова, изнутри донесся оглушительный грохот и возгласы ярости. В доме сражались, в этом теперь не было никаких сомнений. Мессер Панцано обнажил меч и первый бросился вперед. За ним, не отставая ни на шаг, — Ринальдо и Сын Толстяка. Рывком распахнув дверь, которая оказалась незапертой, все трое оказались в просторной комнате, разделенной на две неравные части высоким столом, уставленным флягами и оловянными кружками. За ним виднелись очаг и дверь, ведущая на хозяйскую половину. Большая часть комнаты, предназначенная для посетителей, с тремя длинными, грубо сколоченными столами сообщалась с комнатами для постояльцев. Возле одной из них перед распахнутой настежь дверью толпились люди, угрожающе размахивающие руками.
— Бросай оружие! Сдавайтесь! — громовым голосом крикнул рыцарь, взмахнув мечом.
Грозный окрик и воинственный вид троих вооруженных мужчин возымели свое действие. Люди, осаждавшие комнату, отпрянули от двери и испуганно прижались к стене. Тут только мессер Панцано разглядел тех, кого принимал за солдат Сальвестро Медичи. Это был всего-навсего хозяин таверны со своими домочадцами — женой, дородной крестьянкой, которая была на целую голову выше и по крайней мере втрое толще мужа, кухаркой, двумя работниками и хозяйским сыном, подростком лет четырнадцати. Под стать этому воинству было и вооружение, валявшееся сейчас на полу, — ржавая алебарда, которую, судя по ее виду, употребляли вместо кочерги, пара внушительных сковородок, закопченный ухват, метла и видавшая виды мухобойка. Поистине нужно было обладать очень живым воображением или до смерти перепугаться, чтобы вместо этого хлама увидеть мечи и копья, как то случилось с Коппо.