Поверженный демон Врубеля
Шрифт:
За особняки платили.
И Мишенька при желании мог бы стать богатым человеком, когда бы давал себе труд распоряжаться деньгами разумно. Однако он категорически не желал думать о будущем или о сбережениях, почитая все эти беседы великою скукой. Нет, он страстно, отчаянно порой желал остаться на той вершине, которую сам для себя выдумал. И потому любой его гонорар моментом тратился.
Так, получив плату за панно для особняка, Мишенька дал обед в гостинице «Париж», где жил. На этот обед он позвал всех там живущих. Пришел и я, и увидел
– Как я счастлив, – сказал он мне. – Я испытываю чувство богатого человека. Посмотри, как хорошо все настроены и как рады.
Все пять тысяч, полученные им, ушли на этот обед, и еще не хватило. И Мишенька работал усиленно два месяца, чтобы покрыть долг [5] . Но когда я заметил Мишеньке, что в том обеде не было надобности, что он являл собой пример поведения неразумного, Мишенька бросил:
– Только так я способен выбраться из того унылого мира, в котором обретаю.
5
Из воспоминаний К. Коровина.
Признаюсь, Мишенька был несколько нетрезв, а потому более откровенен, нежели обычно. Он сунул мне бутылку вина, говоря по правде, не самого лучшего, но, подозреваю, платил за него Мишенька втридорога, пребывая в глупой уверенности, что богатым людям не к лицу мелочность.
– Послушай, мой друг, – сказал он, – а тебя я воистину полагаю собственным другом, потому как только ты знаешь меня всего, какой я есть, с дурным и добрым. Ты видел меня слабым и не отвернулся. Ты видел и безумным… теперь я успешен, а ты печален…
И в этом почудился мне упрек. Выходило, будто я завидую его успеху.
– Ты думаешь, что я трачусь попусту, но… музыка играет, люди веселятся. И сама моя жизнь выглядит счастливой.
– Но ты несчастлив?
– А с чего мне быть счастливым? – удивился Мишенька. – Он все еще со мною…
– Кто?
– Мой демон. Я теперь знаю, что обречен… но я не желаю слышать его голоса. Не желаю видеть его лица… ее лица… я говорю ей, чтобы отступила, чтобы дала мне волю, но…
Он тряхнул головой и улыбнулся лихою улыбкой, которой я не поверил.
– Забудь. Это все пустые разговоры. В них нет правды… и отец, верно, прав. Жениться мне надо…
Глава 13
Пан
Иван Пряхин, более известный среди творческих людей как Пряха, обитал при жизни в старом доме, построенном сразу после войны. По слухам, дом этот возводили военнопленные, потому, верно, получился он неуютным. Кирпичная трехэтажка стояла как-то боком и выглядела едва ли не заброшенной. Мутные окна, местами
Людмила, оглядевшись, вздохнула:
– Здесь нам вряд ли расскажут что-то внятное.
Третья квартира оказалась коммунальной. Дверь Стасу открыла толстая женщина в заношенном байковом халате и поинтересовалась:
– К кому?
– К родственникам Ивана Пряхина, – сказал Стас.
От женщины несло потом и кислой капустой. Она что-то жевала, отчего пухлые ее щеки мелко вздрагивали.
– Чего? – жевать она ненадолго прекратила. – Пряхина… Ваньки, что ль? Родственники…
Она нахмурилась, но тут же хлопнула себя по лбу.
– Так вам Валька надобна! Идитя, она аккурат со смены пришла… прямо по коридору, до последней двери. Там стучитеся хорошо, а то Валька уши заткнеть и спить…
Это она произнесла с явным неодобрением. И уходить не спешила.
– Мы-то, как Ванька преставился, упокой господь грешную душу его, – женщина шла рядом, не то провожая, не то сопровождая, – думали, кому тепериче комната отойдет. Небось и Зинка на нее рассчитывала крепко, небось трое малолетних детей, льготы положены. Она этими льготами всем уже поперек горла стала. Я ей так и сказала, мол, думать надо было сначалу. А то народить дитев, и все кругом ей обязанные… и когда Валька заявилася, Зинка долго уняться не могла, все хотела показать, что не по закону это. А как не по закону, когда Валька Пряхе племянницею родной? И с документами у ней все в порядке…
– Знаем мы таких племянниц! – из-за очередной двери высунулась тощая бабенка в заношенном спортивном костюме. – Кто ее прежде-то видел? А никто!
Она уставилась на Стаса с немалою надеждой.
– Проверять будете? Мошенница она!
– Уймись, Зинка, не греши на человека!
– Я грешу?! – Зинкин голос сорвался на визг. – У меня, за между прочим, с Пряхой все договорено было! Он мне комнату завещать обещался! Под тое денег просил! И не отдал!
Стасова провожатая, верно, закаленная в коммунальных битвах, встала в позу. И поза сия отличалась немалою монументальностью. Руки в бока, плечи подняты, и голова, казалось, прямо на них и стоит.
– Сколько он тебе должен остался? Двести рублей?
– Десять тысяч!
– Да не ври, Зинка.
– Кто врет?! Я вру? Да люди добрые… – от визгливого Зинкиного голоса у Стаса в висках заломило, видать не только у него, поскольку открылась еще одна дверь и выглянул мужчинка вида препечального, похмельного.
– Зинок, не ори, – примиряюще сказал он. – Ванька тебе все долги отдал. Я тому свидетель.
– Да ты… – Зинка смутилась, но быстро свое смущение поборола. – Чего ты видел? Небось глаза зальешь и все удумаешь… выдумаешь… вы ему не верьте. – Она вцепилась в рукав Стасовой куртки. – Он личность неблагонадежная. Попивает. А Галька медсестрой работает. И взятки берет!
– Чего?! – взревела Галька.
– Того. Будто сама не хвасталась, как оно у тебя ловко выходит… а я, между прочим, многодетная мать! Четверо у меня… – она всхлипнула и руки к груди прижала. – Ютимся вот в каморке…
– Три комнаты у них…
– В коммуналке!
– А ты… ты… – Галька, до глубины души своей возмущенная наветом, а может, и не наветом, но горькою правдой, наконец отмерла. – Мать она! Многодетная! А где твои дети?! Небось распихала по старухам! Она их свекрови в деревню свозит…