Поверженный демон Врубеля
Шрифт:
Он подходил медленно.
А тот, другой, не мешал. Не грозил сбросить Ольгу, которая замерла в его руках послушною куклой. Или нет, таких кукол не бывает, значит, манекеном, пластиковым и все одно безвольным. Одно движение, и рухнет она вниз. Поймет ли, что случилось?
– Отпусти… это лишено смысла. Тебя возьмут…
– Нет. – Человек вдруг оказался слишком близко, и в руку, ту самую, затекшую, впилась игла. А потом на Стаса накатила такая слабость…
– Дурак… – он слышал сквозь слабость голос, такой далекий… чувствовал, как ему не позволяют упасть. И ведут к краю крыши.
Он понимал, что должен сопротивляться, но меж тем тело, вялое, бессильное, не способно было пошевелиться. И когда пропасть уже распахнула объятья, сзади раздалось:
– Стой. Или стрелять буду.
В этот момент сознание не нашло ничего лучшего, как отключиться.
– Ты придурок, Стасик, – сказал Иван вместо приветствия. – Ты вообще осознаешь, какой ты, к лешему, придурок?!
– Осознаю.
Осознанию способствовала узкая больничная койка, серая простыня и тонкое одеяльце, которое не грело. А может, и грело, но Стаса колотила мелкая дрожь. То ли от наркотика, то ли от дыма, то ли просто от понимания, что еще немного, и его, Стаса, не стало бы.
– Осознает он… нет, я же просил тебя не лезть в это дело, скажи, просил ведь?
– Просил.
– Раскаиваешься?
– Раскаиваюсь, – не особо искренне произнес Стас, хотя как раз ни малейшего раскаяния не испытывал.
– Хрена с два ты раскаиваешься…
– Ты мне еще спасибо сказать должен. Без меня вы бы его не взяли…
– Может, и так… – Иван не стал спорить, но и удрученным сильно не выглядел. – Все одно, Стасик, ты придурок…
Из больницы выпустили утром, да и чего держать, если Стас здоров? Людмилу вот оставили на трое суток. Отравление. Удар по голове.
Вот перед ней Стас чувствовал себя на редкость неудобно. Втянул. Обещал присмотреть, а вместо этого едва не угробил. Ольге он не сочувствовал совершенно, но был рад услышать, что та поправится.
Три дня… трех дней хватит, чтобы смотаться в Екатеринбург, встряхнуть народ, который в отсутствие начальства изволил расслабиться, а потом вернуться.
Людмилу он встречал с конфетами и цветами.
– Спасибо, – сказала она как-то не слишком радостно, но цветы приняла. – Мне давно уже не дарили цветов…
…Вернее, никогда не дарили, чтобы без повода. Вот к Восьмому марта или на день рождения случалось. От коллег. А просто так… и даже ее нелепые куцые романы как-то умудрялись обходиться без букетов. Людмила убеждала себя, что это как раз нормально, что живые цветы – бессмысленная трата денег. А поскольку всякий роман рассматривался в перспективе долгой и счастливой совместной жизни, то и трата выходила общею…
Но тут…
Роман?
Со Стасом?
Ерунда какая. А цветы – просто приятно. И конфеты. Хоть как-то скрасят печальную перспективу возвращения к родным пенатам. Они, сколь Людмила предполагала, крепко пропахли дымом, а потому грозил ей в отдаленной перспективе если не ремонт – на него денег точно не было, то всяко генеральная уборка.
– Эта прическа идет
– Прическа? – Людмила потрогала остриженную голову. – Издеваешься?
Не похоже.
А прическа… пожалуй, стоило рискнуть. Она уже рискнула, согласившись на предложение молоденькой медсестрички, которая на парикмахерские курсы записалась. Все одно, после того как на затылке целую плешь выстригли, терять было нечего.
Стрижка получилась экстремальной.
Мама определенно не одобрила бы… впрочем, мама никогда ее не одобряла, так стоило ли и дальше жить по ее правилам? Людмила провела ладонью по голове. С короткими волосами ее лицо стало… моложе? Ярче?
Глаза появились. И нос уже не казался таким уж большим.
В общем, если бы не нашлепка из пластыря на затылке, Людмила, пожалуй, была бы собою довольна.
– Поговорим? – Стас предупредительно распахнул дверь машины.
Будто у нее был выбор.
И да, поговорить хотелось. О деле. О Мишке. О том, что… вообще будет, хотя, наверное, Людмила сама знает, что.
– Ольге я позвонил, – он сам застегнул ремень безопасности, и странным образом эта забота была Людмиле приятна. – Она нас ждет.
Ехали молча.
Людмила трогала цветы, белые хризантемы и синие ирисы. Красиво… нежно… и жаль, не простоят долго. А может, оно и к лучшему. Ни к чему хранить пустые фантазии.
Ольга жила в старой части города.
И дверь открыла сразу.
– Проходите. Можете не разуваться. Я все равно собираюсь переезжать.
В квартире было пусто. Почему-то Людмила остро ощутила эту пустоту, возникшую вовсе не из-за отсутствия мебели. Что было виной? Высокие потолки с остатками лепнины, которую просто поверху побелили? Огромные же окна, верно, некогда витражные, а ныне обыкновенные, в пластиковых, слишком современных для этого места, рамах.
Пыль в воздухе?
Сам запах запустения?
– Присаживайтесь куда-нибудь… эта квартира принадлежала моему отцу, – Ольга сама села на низкий диван. Похожий был и у мамы Людмилы, достала по неимоверному блату, чем весьма гордилась. Диван застилали клетчатым покрывалом, и садиться на него дозволялось лишь гостям.
Диван пережил маму.
И несмотря на всю заботу, постарел. Выцвела темно-зеленая обивка, как-то неравномерно, пятнами, отчего возникло ощущение, что диван этот заплесневел. Провисла середина, а деревянные ножки разъехались. И пружины в нем скрипели. Но Людмила до сих пор не нашла в себе сил расстаться с ним. Теперь же эта привязанность казалась ей глупой. Она села в кресло, которое шло в паре к дивану. А маме не досталось вот, потому что блата ее не хватило на все…
Стас устроился за спиной Людмилы. И руку на плечо положил. Это прикосновение, чего уж душой кривить, было приятно.
– Мне очень жаль, – Ольга первой начала разговор. – Поверьте, я не хотела, чтобы кто-то пострадал… я никогда не думала, что… что все так повернется.
Она не выглядела роковой женщиной.
Обыкновенной.
Разве что глаза, огромные, темные и с поволокой, делали ее неуловимо похожей на всех Пресвятых Дев разом… да, эти глаза могли заворожить Мишку.
– Вы не убивали.