Повеса с ледяным сердцем
Шрифт:
Она откашлялась.
— Я хотела спросить, встретимся ли мы сегодня вечером с вашим… вашим другом?
Рейф не отрывал взгляда от дороги.
— Будем надеяться.
— А когда мы переговорим с ним, мы… что вы намерены делать потом?
Найдя безопасное место между подводой, груженной бочками, и небольшим кабриолетом, Рейф позволил себе взглянуть на нее:
— Я не собираюсь бросить вас, если вы волнуетесь именно об этом.
— Не совсем. Хотя, конечно, волнуюсь частично. Но вы ведь пожелаете отправиться в свой лондонский дом? Не так ли?
— Я никого не предупреждал. К тому же пока не могу поехать туда, ведь
— Надо полагать. Раз дела обстоят именно так, как вы сказали… — вздохнув, заметила Генриетта, соглашаясь с ним.
Уже смеркалось, когда они пересекли реку. Совсем стемнело, когда экипаж остановился у постоялого двора «Мышь и полевка» в Уайтчепеле [6] . Постоялый двор был небольшим, но в удивительно хорошем состоянии. Окна спален выходили на центральный двор. В прохладной ночи из просторной многолюдной пивной доносился гул мужских голосов. Рейф направил экипаж к конюшням, ловко спрыгнул с высокого сиденья, помог Генриетте спуститься на землю, забрал ее картонку и свою дорожную сумку. Затем передал вожжи ожидавшему груму, сунул ему монету и повел девушку не к парадному входу, а к маленькой боковой двери, ведущей, видно, в сбруйную и еще дальше вдоль тускло освещенного коридора.
6
Уайтчепел — бедный район Восточного Лондона.
— Осмелюсь заметить, что это довольно странное заведение для такого человека, как вы.
— От такого человека, как я, вполне можно ожидать, что он водит дружбу с низами общества.
На этот раз Генриетта не клюнула на наживку, охваченная волнением после прибытия в Лондон. Из пивной доносились обрывки песни. Мимо них пробежала служанка, неся большое ведро с углями. Рейф толкнул небольшую дверь под лестницей и, резко приказав ей ждать и не уходить до его возвращения, не говорить ни с кем, бросил вещи рядом с ней и ушел, больше не сказав ни слова.
По сравнению с открытым экипажем, в отдававшей плесенью небольшой гостиной было тепло. Расстегнув пальто и сняв перчатки, Генриетта прижалась лбом к пыльному оконному стеклу. Она слышала стук лошадиных копыт в конном дворе. В коридоре раздался приглушенный смех, мужской голос стал кричать какой-то Бесси, чтобы та принесла швабру. Где Рейф? Генриетта лениво вывела на стекле вопросительный знак. Почему она так несчастна? Она вывела еще один вопросительный знак. Почему он не желает говорить о своей жене? Она нарисовала еще один вопросительный знак. И почему?..
Дверь, скрипнув, отворилась. Генриетта вздрогнула. Появился Рейф, держа высоко над головой ярко горевшую лампу.
— Я подумала, вы забыли про меня. — Генриетта стерла перчаткой вопросительные знаки, удивившись тому, что ее сердце забилось быстрее, когда она увидела его.
Рейф закрыл дверь и прислонился к ней.
— Есть хорошие и плохие новости. К сожалению, Бенджамин куда-то уехал, но Мег, его жена, заверила меня, что он вернется завтра утром.
— А хорошие новости?
— Несмотря на то что долгожданная драка — кулачный бой — произойдет завтра
— Комнату? Вы имеете в виду лишь одну комнату?
Рейф кивнул.
— Нам повезло, мы ведь могли остаться ни с чем. Боюсь, это плохая новость. Нам придется жить в одной комнате.
— О! А кому-нибудь из нас нельзя провести ночь здесь? — Она указала на маленькую гостиную. Кроме расшатанного стола и узкого диванчика, в ней ничего не было. — Думаю, я могла бы… — с сомнением протянула она.
— Нет. Эта дверь без замка, поэтому здесь небезопасно, если учесть, что некоторых постояльцев это место привлекает. К тому же, — добавил Рейф, отойдя от двери и протягивая ей руку, — вы совсем устали. У вас был трудный день. Вам нужно отдохнуть, и сделать это можно на кровати. Если вы боитесь за свое целомудрие, заверяю вас, я так устал, что вряд ли смогу избавить вас от него. По крайней мере сегодня.
— Должна заметить, неудачная шутка.
— На сей счет я еще ничего не решил.
Не давая Генриетте времени ответить на свое двусмысленное замечание, Рейф повел ее вдоль коридора, вверх по лестнице. Комната оказалась небольшой, но чистой. В ней стояли деревянное кресло, шкаф и тумбочка с покрытым пятнами зеркалом.
И кровать. Единственная кровать. Генриетта заметила, что она к тому же не особенно просторная.
— Я буду спать в кресле, — заявила она, пытаясь скрыть свой страх.
— Не говорите глупостей.
— Или на полу. На полу будет очень удобно, если вы попросите у Мег больше одеял.
— Генриетта, я буду говорить только за себя, но события последних суток, хотя и захватывающие, лишили меня последних сил. Я меньше всего думаю о плотских наслаждениях. Да и вы, должно быть, выбились из сил после всего, что пережили.
Генриетта кивнула без всякой уверенности.
— Тогда договорились. Никому не придется спать на полу. Мы разделим эту кровать. Я не стану раздеваться, а чтобы удовлетворить вашу девичью скромность, отгородимся подушкой.
Рейф говорил серьезно или дразнил ее? Взвесив все, Генриетта решила, что это серьезно, иного выхода нет и она совсем измотана.
Стук в дверь возвестил о приходе служанки. Та принесла кувшин с горячей водой. Рейф, привыкший мыться каждый день, чувствовал, что его тело покрылось потом и пылью после быстрой езды в Лондон, но он поступил как джентльмен, ибо видел, как Генриетта с надеждой смотрит на кувшин. Уже не впервые за этот день он отдавал предпочтение ее нуждам. Оказалось не столь трудно, как он себе представлял.
— Я оставлю вас одну. Вы сможете привести себя в порядок. Я позабочусь об ужине.
Оставшись одна, Генриетта сняла шляпку, пальто, туфли, чулки и занялась туалетом в той мере, в какой это было возможно в подобных условиях. Порывшись в своей картонке, вытащила выцветшую фланелевую ночную рубашку, которая, по ее мнению, была столь просторна и практична, что озадачила бы даже самых отъявленных повес. Хотя и не знала, что такое отъявленный повеса. Она также не поняла, что именно имел в виду Рейф, говоря о плотских желаниях. Как уверяла ее мать, это относилось к чисто мужской сфере деятельности. Однако, вспомнив поцелуи Рейфа и ощущения, которые она испытала, слизывая с его пальца сок земляники, снова задрожала, тело начало покалывать, покрываясь гусиной кожей. Возникло какое-то неведомое томление. Неужели это и есть плотское желание?