Повеса с ледяным сердцем
Шрифт:
Рейф навис над ней, прежде чем она успела шевельнуться. Она вжалась в кресло, невольно защищая руками горло, будто он собирался душить ее… ей показалось, что именно таковым было его намерение.
— В отличие от вас, у Генриетты Маркхэм есть совесть. Она не только невиновна, она тяжело переживает те обвинения, которые вы взвалили на нее. Она подавлена тем, что вы очернили ее имя. Черт подери, она ведь работала на вас. Вы несли ответственность за нее. Неужели вам непонятно, каково быть одной и беспомощной? Миледи, обман — ваше фирменное блюдо. Уверен, вы придумаете для властей какую-нибудь правдоподобную сказку.
Хелен Ипсвич нехотя кивнула.
— И я хочу, чтобы это было сделано немедленно. Сегодня. Иначе опасаюсь, что пойдут слухи и копии ваших проклятых изумрудов, которые вы, несомненно, потрудились сделать, будут подвергнуты более тщательному изучению. Это вам тоже понятно?
Хелен Ипсвич еще раз неохотно кивнула. Она облизнула губы. Те были сухими.
— Мадам, позволю себе откланяться. Надеюсь, наши дороги больше не пересекутся.
— Я постараюсь, чтобы этого не случилось, — ответила Хелен Ипсвич сквозь стиснутые зубы. — Я сделаю так, как вы сказали.
— Не сомневаюсь в этом, — презрительно сказал Рейф. — Самосохранение часто идет рука об руку со своекорыстием. Вы щедро наделены этими двумя качествами. Прощайте.
Дверь за ним закрылась. Хелен Ипсвич сидела какое-то время, перебирая оборку своего элегантного платья. Она лихорадочно искала другой выход, бросаясь от одной крайности в другую, точно крыса в ловушке бегает из одного угла в другой. Но другого выхода не нашлось, к тому же она не из тех женщин, которые оплакивают гиблое дело.
Смиренно вздохнув, леди Ипсвич встала, дернула за шнурок колокольчика, висевшего у камина, и вызвала дворецкого. Она велела ему немедленно отправить слугу на Боу-стрит и привести сюда либо мирового судью, либо известного сыщика, так как ей надо сообщить важные сведения. Затем она принялась решать трудную задачу — правдоподобная история.
Генриетта расхаживала по комнате постоялого двора «Мышь и полевка», с тревогой посматривая на башенные часы за окном. Она чувствовала себя так, будто кружится в сельской джиге [16] . У нее голова ходила кругом. Плохо, когда тебя лживо обвиняют в чем-то, но, чтобы обман открылся, требовались усилия! Трудно было поверить, что этим столь своекорыстным человеком окажется ее хозяйка. И все же это должно быть правдой. Какая Хватай Все выгода врать?
16
Джига — оживленный танец английского происхождения с участием одного или нескольких лиц.
В течение трех дней, проведенных в «Мыши и полевке», пока Бенджамин пытался выследить вора, Генриетта почти забыла о позорном и страшном обвинении, выдвинутом против нее. Теперь оно больно напомнило о себе. Она подумала, что ее чуть не арестовали и могли обвинить — боже милостивый, теперь она впервые в жизни была близка к обмороку. И все потому, что леди Ипсвич понадобились деньги. Но никакая нужда не могла стать поводом для того, чтобы подвергнуть опасности двух ни в чем не повинных людей. Хотя Хватай Все и преступник, он не заслуживал виселицы. У Генриетты вскипела кровь.
— Пусть Рейф заставит ее
Где Рейф? Возможно, леди Ипсвич нет в городе. Неужели он вернулся в загородное имение, чтобы разыскать ее? А что, если ему не удастся уговорить ее отказаться от своих обвинений? Или она просто станет все отрицать? Но Рейф найдет способ, как ее убедить. Наверное, он опаздывает потому… потому…
Где Рейф?
Часы на башне пробили очередной час. Время тянулось нестерпимо медленно. Достав из картонки пару шерстяных чулок, которые надо было давно заштопать, Генриетта вдела нитку в иголку и села на кровать. Рейф скоро вернется. Она полностью доверяла ему, даже если не знала, где он и чем занимается.
Генриетта сделала аккуратный стежок, затем остановилась, держа иголку в руке. Она скучала по нему. В самое ближайшее время, когда все это кончится, она будет скучать по нему еще больше. Ей было горестно признаться в этом, она от всего сердца жалела, что это случится прямо сейчас. Однако больше всего она хотела восстановить свое честное имя. И теперь это отнимет у нее любимого человека.
Ее любимого человека.
Генриетта любила его.
О боже милостивый! Она влюбилась в Рейфа Сент-Олбена. Иголка упала ей на колени. Смешно. Невозможно. Но это неопровержимая истина. Достопочтенный Рейф Сент-Олбен, граф Пентленд, барон Джайл — кто знает, какие еще титулы числились за ним — единственный мужчина, ее единственная любовь. Никаких сомнений!
Улыбка, появившаяся в уголках ее губ, угасла. Генриетта не могла любить его. Но откуда тогда это особое ощущение, когда она оказывалась рядом с ним? Это покалывание, радость, прерывистое дыхание. Что это, если не любовь? Почему же она желала его, и только его? Почему раньше никогда не испытывала подобных чувств? Потому что не знала его. Ждала встречи с ним. И такое могла чувствовать только с ним.
Она любила его. Неужели любовь побеждает все? Способна искупить и исправить? Конечно, если бы он знал… видел… мог…
— Что бы он мог? — спросила она себя. — Полюбить тебя?
Генриетта поежилась. Рейф говорил, что он никогда больше не сможет любить, никогда больше не женится. Хотя при этом утверждал, что Генриетта заставляет его нарушать собственные правила.
— Он говорил, что я перевернула его мир вверх тормашками, — вспомнила она и снова взяла иголку. — Он говорил, что я заставила его чувствовать. А что, если одно чувство повлечет за собой другое, более глубокое?
В порыве оптимизма, который порождает любовь, Генриетта поверила в такую возможность. Отчаянное желание обрести любовь так захватило ее, что все сомнения утонули в глубинах ее разума. Им не позволялось даже робко постучать в окно действительности. Генриетта любила его. Ей очень хотелось, чтобы и он любил ее. Такое могло случиться. И обязательно случится!
Часы отмерили еще один час. Но Генриетта была так поглощена своими мечтами, что совсем не замечала времени. И когда отворилась дверь, иголка, чулок и запасной моток пряжи отлетели в сторону — с таким порывом Генриетта бросилась к высокому человеку, показавшемуся в дверях.