Повесть без начала, сюжета и конца...
Шрифт:
– Я еще не знаю, плохо вы поступили или хорошо,– честно призналась она и задумалась на несколько секунд.– Однако я считаю, что мы не имеем права на бездействие. И будьте уверены, Анатолий Григорьевич, я никогда не вспомню о той нелестной оценке, которую дала мне Лиля.
– Я знаю,– медленно сказал Булгаков,– я знаю давно, что вы порядочный человек.
– Спасибо! – поблагодарила Нина Александровна и улыбнулась.– Однако этот порядочный человек не пустит вас даже на порог нового дома!
И сразу после этих слов – минутой позже точного времени – раздался звонок на перемену, такой радостный для учащихся и такой досадный для любящих свое дело
– До свидания, Анатолий Григорьевич. Будем действовать сообща. Заходите, позванивайте…
Белобородова давала урок истории в одном из десятых классов; как только прозвенел звонок, она нашла Нину Александровну и вручила ей ключ от своего кабинета: «Желаю успеха! Лиля Булгакова – крепкий орешек. Ты с ней не церемонься, Нинусь Александровна». И ушла, помахивая длинной указкой, а Нина Александровна стала ждать, когда школа совсем затихнет. Вот уже захлопнулись все двери, пробухали шаги опаздывающих, учительская опустела, и можно было идти, но Нина Александровна продолжала сидеть неподвижно, вращая надетый на палец ключ от кабинета директрисы. Если честно признаться, она не знала, о чем будет разговаривать с Лилей Булгаковой – не было ни первой фразы, ни последней, было только раздражение на нее да недовольство собой. Вместе с тем надо было идти, и Нина Александровна неохотно поднялась.
Лиля Булгакова смиренно стояла на лестничной клетке, шелковые банты в ее косах были непорочно белы, выражение лица невинное; коричневый портфельчик она трогательно, словно первоклашка, прижимала к бедру. Увидев Нину Александровну, Лиля широко и радостно распахнула красивые глаза, вся – с ног до головы – засияла радостью.
– Ой, Нина Александровна, а я уж думала, что вы не придете!
Нина Александровна облегченно вздохнула: ни в голосе, ни в позе, ни в движениях, ни во взгляде Лили Булгаковой не было ничего естественного. От всего веяло такой фальшью, таким презрением и к преподавательнице и ко всему на свете, что у Нины Александровны совсем улучшилось настроение. Она движением головы приказала Лиле следовать за собой, не сразу от злости попала ключом в замочную скважину, а по кабинету прошла такой энергичной походкой, что половицы жалобно заскрипели. Нина Александровна села на стул Белобородовой, положив обе руки на стол, коротко взглянула на Лилю.
– Вы знаете, зачем я вас пригласила?
– Еще бы! – быстро ответила Лиля и картинно тряхнула непорочными бантами.– Вы собираетесь за тридцать – сорок минут убедить меня в том, что человечество состоит из донкихотов и гамлетов, а я, Лиля Булгакова, выродок. Кроме того, вы обижены мною…– Она ослепительно улыбнулась.– Я готова выслушать любую нотацию, а если хотите, Нина Александровна, покраснею еще до того, как вы начнете меня стыдить и корить… Ну, хотите, покраснею?
Нина Александровна выжидательно молчала, а Лиля Булгакова, хихикая и торжествуя, начала краснеть. Сначала словно помидорным соком налились мочки ушей, потом стали розоветь щеки и розовели до тех пор, пока не сделались пунцовыми; одновременно с этим налились горячей искренней влагой прекрасные Лилины глаза, в уголках появилось по слезинке.
– Видите, как это делается, Нина Александровна! Вот как мне стыдно за то, что я написала в письме к подруге…
Нина Александровна посмотрела на свои пальцы; на мизинце левой руки синело чернильное пятнышко, на указательном пальце правой, оказывается, краснела царапина, но в остальном пальцы Нины Александровны Савицкой казались безупречными – длинными, тонкими, холеными.
– Лиля,– тихо сказала Нина Александровна,– объясните, пожалуйста, отчего вы меня боитесь.
Они сидели в пяти метрах друг от друга, но Нине Александровне казалось, что она ощущает жар Лилиных щек, биение синей жилки на нежном виске девушки, ее смятение и растерянность. «Я сейчас, наверное, выгляжу шестидесятилетней старухой,– замедленно подумала Нина Александровна.– Такой старухой, которая все знает, но ничего не хочет…»
– Я жду, Лиля,– лениво напомнила Нина Александровна.– Говорите же…
Усталость навалилась сразу, порывом, словно из кабинета выкачали воздух и стало нечем дышать; хотелось по-рыбьи разинуть рот, биться о что-нибудь твердое или мгновенно уснуть – все годилось сейчас, когда Нине Александровне померещилось, что вместо Лили Булгаковой на расшатанном стуле сидел главный механик Таежнинской сплавной конторы Сергей Вадимович Ларин. Он любил купаться в проруби при тридцатиградусном морозе, не задумываясь перебегал реку по скользким бревнам, четыре года назад отбился от волка с волчицей гаечным ключом, а несколько дней назад у него были такие же глаза, как у Лили…
– Вы правы, Нина Александровна,– уронив руки на колени, незнакомым голосом произнесла девушка.– Я вас боюсь, хотя не знаю почему… Вы не кричите, не наказываете, но… Я вас очень боюсь!
Тусклый свет серенького дня походил на электрический: казалось, что в кабинете включены лампы дневного света, мертвенного и холодного. Нина Александровна поежилась, ощущая по-прежнему недостаток воздуха в кабинете, дважды глубоко вздохнула; легче от этого не стало, но вспомнилось о том, что на дворе полдень.
– Говорите, Лиля, говорите,– жалея девушку, сказала Нина Александровна и поморщилась оттого, что собственный голос показался чужим.– Говорите, вам будет легче…
Нет, Нина Александровна ошибалась: чужим был не голос, которым она произносила обыкновенные слова, а сами слова. Бог ты мой, зачем она упрашивала Лилю говорить, когда в течение четырех лет ежедневно появлялась перед девушкой такой, какой сейчас сидела перед ней,– сдержанной, затаенной, настороженной, готовой когтями и зубами отстаивать себя от макушки до пяток. Что могла сказать Лиля нового, если четыре года смотрела на преподавательницу математики влюбленными глазами, если видела насмешливую улыбку Нины Александровны на диспуте о любви и дружбе; о чем могла говорить Лиля Булгакова, если ее письмо к подруге отдаленно, но все-таки напоминало студенческий дневник самой Нины Александровны? «Молчите, Лиля, молчите!» – вот что надо было говорить девушке, которая от страха перед ней, Ниной Александровной, демонстрировала умение краснеть по собственному желанию…
– Я не знаю, что говорить…– издалека донесся до Нины Александровны по-прежнему незнакомый голос Лили.– Делайте со мной все что хотите…
Нина Александровна поднялась, выпрямилась, на несколько мгновений замерла – чувствовала, как она высока ростом, как длинны ее ноги, как пряма шея, как привычно закинута голова; она ощущала упругость собственной кожи, твердой как рыцарские доспехи, напряжение каждого мускула, удерживающего ее на ногах, готовых к стремительному рывку, она даже ощущала, как густы волосы на величественно вознесенной голове…