Повесть без названия
Шрифт:
Путешественники согласно закивали головами...
...Фрикции опускаю.
Когда мы снова уселись за стол в кухне, лица у нас горели.
— Я тебе очень нравлюсь? — просто и радостно спросила студенточка, поведя расширенными зрачками.
Я поперхнулся.
— Подожди... — моя новая дама возвела очи к потолку. — Я тебе сейчас почитаю...
Она поднялась со стула, сложила руки в замок под высоко вздымающейся грудью, глубоко вдохнула и начала, немного подвывая и покачиваясь:
Разлет померанцевой ветки
И горечь нагая
Назойливый запах соседки,
Вместилища льда пустота...
— Классно! — перебил я. — Это твои?.. А «вместилище льда»... это холодильник?
Лицо ее слегка вытянулось.
— Прости... — тут же поправился я. — Это я сам с собой. Знаешь... нарушения кровоснабжения. Со мной бывает иногда — от нагрузки...
Она ласково улыбнулась.
— Жаль... Я хотела... — Она потупилась. — Я хотела еще...
Пищит айфон: смс-ка, и не одна. У меня дедлайн по заметке в журнал пацифистов через неделю, а написано всего только семь страниц, и те не вычитаны. Название статьи — «Социодинамика британских бомбардировок Рейнско-Рурской области в 1940-1944 годах». Кто это будет читать?! Неудивительно, что я так туплю и злоупотребляю текилой.
Кстати, у истории с гумилёвской лекцией есть продолжение. Цыпин после нее с неделю был не в себе от пассионарности и этногенеза, а потом вдруг выиграл гринкарту в Штаты и тут же открыл визу. Филфаковская студенточка выскочила замуж и тоже отправилась за рубеж. У нее к этому времени было пятимесячное пузико, а в нём девочка — если верить ультразвуку.
Цыпин в Америке собирался возить различные грузы и вообще не вылезал из автошколы: права на грузовик с прицепом были уже у него считай что в кармане. Старый цыпинский «москвич» я получил даром. Он всё еще ездит, только мотор жрет немеряно масла, надо менять кольца. Кстати, и ключ от Цыпинской комнаты тогда тоже достался мне. Жизнь, как говорится, налаживалась...
...В Штутгарте простояли не менее часа. Вагонная скученность уже давала себя знать: дамы говорили друг другу колкости, курящие мужчины пытались пробраться в клозет без билета, чтоб подымить там всласть и в покое, у немецких офицеров лица всё больше деревенели. Что-то не так оказалось и с принесенным фон Бюрингом молоком: ближе к вечеру в туалет уже стояла очередь, а Ильич едва успевал выписывать всё новые и новые билетики на немецкую территорию. Но так или иначе треть пути по немецкой земле осталась позади, во Франкфурте планировалась ночевка в покое, в тупике, как это было в Зингене, и за следующие сутки пути Швеция должна была стать наконец вполне осязаемой...
...Иногда остро хочется чего-нибудь позитивного. Можно, наверное, попить зверобоя или хотя бы сдать анализы на серотонин, но всё это стоит теперь денег, которым, конечно, всегда находится лучшее применение. Так и живем в тревогах и скорби, как мушки или подводные рыбы из океана, из глубины... Там темно и сыро, и только тина и ил. Тина и ил...
Статья про бомбежки у меня с радиоканала. Там у нас вообще каждый день знакомства и интересные люди, да и пара случайных сотен тоже порой перепадает.
До него я работал в магазине охранником, но шеф не любил меня за гуманизм: приметив покражу, я тут же звонил в полицию
— Ты должен вцепляться мертвой хваткой... — нудил директор. — Иначе мы останемся без штанов. Вся покража вечно уходит ментам...
И тут как нарочно в тощей местной газетке, которую я подцепил где-то по дороге на службу, в глаза мне бросилось объявление: «Радиоканал ищет специалиста по звуковой технике для студийной записи».
"Опа!" — довольно воскликнул я и покрутил головой. Дома в красивой железной коробке из-под печенья у меня хранилась бумажка, выданная еще в школе, на практике, — по ней я числился звукотехником-стажером при кинотеатре.
Я позвонил в студию, мне назначили интервью, а дома я, аккуратно подскоблив справку, переправил «стажера» на «стаж 2 года».
На канале конечно тут же спросили трудовую книжку. Я виновато развел руками, но потом у них зазвонил телефон, за ним второй, началась какая-то неразбериха, и дамочка, что со мною беседовала, мрачно выдавила в трубку: «Я попробую...».
Я сидел в неудобном жестком кресле и глазел по сторонам. Дама аккуратно положила трубку на рычаг и взглянула на меня как бы в недоумении. Я широко улыбнулся.
— Вы готовы к записи? — вдруг проговорила она, все еще не совсем в себе после телефонного разговора.
Короче, меня взяли на радио с трехмесячным испытательным сроком, а шеф в магазине при расчете выдал мне всё заработанное до копейки, чего уж я никак не ожидал...
...Пока Зиновьев готовил политинформацию, а остальные пассажиры придремывали после обеда, Давид Сулиашвили, ухоженный мужчина чуть старше тридцати, уселся в проходе подальше от "кайзеровской зоны" на откидное креслице и что-то скоро застрочил карандашом в блокноте. Цхакая, направлявшийся из своего купе в немецкий угол, по пути легко потрепал молодого человека по плечу и что-то коротко сказал ему по-грузински.
Едва Цхакая скрылся в уборной, дверь в купе пруссаков открылась и фон Планитц чуть ли не силой втянул туда за рукав Бюринга. Сулиашвили прислушался и даже привстал: в купе у немцев разгоралась настоящая ссора. "Унмёглихь, — злобно шипел на Бюринга фон Планитц. — Ир ферхальтен ист шлихьт унмёглихь!"
Сулиашвили неслышно подобрался поближе к концу вагона и превратился в слух. Выходило, что по заданию прусского генштаба "милый" фон Бюринг, как его теперь с лёгкой руки Златы Зиновьевой называли почти все в вагоне, не должен был раскрывать пассажирам своей тайны: его владение русским следовало сохранять в секрете. А значит: следить, подслушивать....
Сулиашвили стало колко ступням. Он тревожно поправил себе галстук и всё так же бесшумно вернулся на свое место...
...Устав от попыток призвать меня к порядку и заставить отказаться от дурных пристрастий, попыток шумных и порой неделикатных, завершавшихся обычно жгучими слезами обиды, не оставлявшими меня вполне равнодушным, моя супруга собрала, наконец, принадлежавшие мне немногочисленные пожитки — или часть их, представлявшуюся ей безусловно необходимой, — и, набив ими чемодан, свезла его на такси к сопернице. Поставив чемодан перед ненавистной дверью и нажав кнопку звонка, супруга быстренько ретировалась, а я опять оказался вынужденным искать себе на ночь крышу.