Повесть будущих дней
Шрифт:
На этом основании даже один еврей, Мотэль, изучал у ксендза закон божий. Он так строчил «Ойчэ наш», что ксендз только удовлетворенно улыбался и гладил себе живот.
— Молодец, Мотэль! Это тебе никогда не повредит.
Этот Мотэль, сын шорника, был живой, и ловкий парень.
Юзик любил его за весёлость и искреннее дружелюбие. Дети мелких служащих, мастеров, относились к ему с презрением; даже учитель попрекал его, что он еврей. Зато те, кто подходил к нему по — товарищески, быстро убеждались, что он является лучшим другом.
— Зачем же ты учишь этот закон? — спрашивал его Юзик. — Что скажут твои родители?
Мотэль весело расхохотался.
— Отец смеется также, как и я. Он давно уже не признаёт
Юзику сразу стало легче на сердце. Он постоянно чувствовал себя связанным, запутанным этим делом. Он всем своим существом ощущал здесь какую нелепость, но самому ему еще недоставало смелости сбросить путы. Теперь он увидел, что дело решается просто, что есть люди, которые освободили себя от этой паутины и, несмотря на это, остаются такими же, как и все, даже лучшими, чем другие.
Один только вопрос тревожил его: Мотэль с отцом евреи, а вера их, как все говорят, ненастоящая, плохая; Почему же им и не отказаться от нее? Вот бы поговорить с христианином, например, с Антэком.
И вот он выбрал удобный момент и подошел к Антэку.
— Слу… слушай, начал Юзик, засмущавшись, — веришь ли ты в бога?
Антэк удивленно взглянул на него и засмеялся.
— Что это тебе пришло в голову? Зачем это тебе знать?
— Да так… Мы с Мотэлем говорили. Ни он, ни его отец не верят. Но ведь они евреи. В их веру нельзя верить.
Антэк совсем покатился со смеху.
— А ты думаешь, ксензовская вера лучше? — засмеялся он, но тотчас спохватился, стал серьёзным и ответил. — Это я просто так сказал, сам я этой делом не интересуюсь и ничего не могу тебе сказать. Каждый пусть сам думает, как хочет.
— Но все — таки, как ты сам смотришь на это? — настаивал Юзик.
Антэк положил ему руку на плечо.
— Видимо, ты хороший парень, — сказал он ласково, — но я не могу тебе ничего сказать. Помнишь, как отец тогда говорил, чтобы я тебя не трогал?
— Я же сам спрашиваю.
— Все равно. Мои слова тебе не подходят. Отец узнает — беда будет.
— Я ему не скажу.
— А если проговоришься?
— Ни в коем случае! — горячо воскликнул Юзик.
— Ты уверен? — усмехаючись сказал Антэк.
— Могу поклясться, чем хочешь! — твёрдо сказал Юзик.
Антэк помолчал, подумал. Видно было, что ему хочется сказать, но что-то сдерживает. Наконец, решился.
— Вот что я тебе скажу: в эти религиозные предрассудки никто из разумных людей не верит. Наверное, и сам пан и даже ксендз.
— Почему же тогда нас учат?! — вскрикнул Юзик.
— А что они говорят? Чтобы бедный человек страдал, не стремился к лучшему, слушался панов, был доволен своей судьбой, что бог так требует. Да?
— Да.
— Ну так теперь и сам понять сможешь, почему они так учат. Ведь если бы вся беднота освободилась от этих религиозных цепей, то давно уже прогнала бы всех панов и ксендзов, как это сделали в Советском Союзе. Конечно, они должны дурманить людей, чтобы удержать свое барское положение. Сколько тебе лет?
— Двенадцать.
— Этого уже достаточно чтобы понять. А подрастёшь— все ясно станет. Только помни, не проговорись перед отцом. Я ему обещал, что не буду тебе ничего говорить.
— Почему?
— Свободные и умные мысли у нас высказывать опасно. За одно это могут посадить в тюрьму. Вот твой отец и боится этого. Вот почему и ты должен молчать. Ну иди, а то заметят.
С этого времени Юзик начал смотреть на мир совсем другими глазами. Правда, общего положение он не понимал, в общественной жизни разобраться не мог, вообще совсем мало знал, но хорошо уже то, что начал освобождаться от религиозного дурмана. Нельзя сказать, чтобы это случилось сразу: от такой паутины освободиться нелегко. Но он стоял на верном пути и с каждым днем чувствовал,
Гораздо легче ему было вылечиться от этой болезни еще и потому, что с ним был Мотэль. Весело им было подмигивать друг другу и с серьезным видом рассказывать ксендзу, как бог боролся с каким-то там Якубом, как три парня ходили себе и пели в раскаленной печке, как черт водил Христа и др.
К ним присоединились и деревенские парни, которым легче было избавиться от веры потому, что они до сих пор не видели попа, ни ксёндза. Даже двое ребят из польских семейств поддерживали наших товарищей.
Таким образом, под носом у ксендза возникла ячейка безбожников, которая издевалась над его учением, а ему и в голову не могла прийти такая мысль, так как безбожники отвечали ему временами лучше «божников».
Жалели только парни о том, что ксендзу нельзя было задавать никаких вопросов. Он страшно тогда злился и угрожал всяческими карами. Об этих делах рассуждать нельзя было; здесь нужно было только заучивать слова и отвечать, как попугай.
Вторая наука, занимавшая такое же место, что и закон божий, была история. Ее преподавал учитель. Эта наука была немного интереснее закона божьего, но, наконец, и она надоела, потому что нужно было знать всех польских королей за тысячу лет. Когда кто жил, что делал, что говорил, что ел, как сидел, как смотрел.
Нужно было знать, как Пяст, сын Попела, в 861 году сам пахал землю. Как Мешко, благодаря своей жене Домбровце (а она была сестрой короля чешского Болеслава II) принял католичество и принудительно крестил свой народ. А потом был Болеслав Смелый, который едва не завоевал весь мир. В городе Гнезьне (Познань) были уже тогда мощи святого Войцеха, к которому приезжал на богомолье римский император Отон III и за это короновал Болеслава своей короной. А сын Болеслава — Мешко II — ссорился со своими братьями Беспримом и Отоном. А сыновья Мешки — Болеслав и Казимир — тоже ссорились между собой. А сын Казимира— Болеслав — собственными руками убил епископа Станислава (в 1079 г.). После его королем польским был Владислав (от 1080 до 1102 года) но его прогнал родной сын его, Болеслав Криворотый (от 1102 до 1139 года). А у этого Болеслава Криворотого было пять сыновей: Владислав, Болеслав Кудрявый, Мешко Скорый, Генрих и маленький Казимир. Они также ссорились между собой. По очереди они гоняли друг друга и царствовали над Польшей. Наконец и последнего из них, Мешко Старого, прогнал Казимир II Справедливый (для ксендзов). После его смерти (в 1114 г.) королями стали два его сына вместе, но тот поганый Мешко Старый прогнал обеих сыновей, тоже вместе (в 1200 году). Когда он умер (в 1202 г.), королем стал сын его Владислав Тонконогий, но он поссорился с архиепископом гнезненским и епископом краковском — и те его прогнали и выдвинули королем Лешку Белого (1206–1227). Но, увы, его убил Святополк Поморский; однако вдова Лешки, с сыном Болеславом Стыдливым, обманули Святополка и передали Польшу Генриху Бородатому, а от него Польша перешла к сыну его, Генриху Благочестивому, как раз в 1239 году. Но Болеслав Стыдливый не терял время даром и, как только умер Генрих Благочестивый, тотчас завладел Польшей и руководил вплоть до 1278 г. Очень хитрым был король Владислав Локетка; он выдал свою дочь Альжберту за Роберта, короля Венгерской, а сына Казимира поженил с Альдоной, дочерью литовского короля Гедемина. Благодаря этому он продержался вплоть до 1333 года. Сына его, Казимира, назвали Великим за то, что он много воевал и продал немцам Добжинскую землю за 8000 коп. прусских денег. Но он умер, не оставив сына; поэтому, после долгих соображений, Польшу отдали Ядвиге, дочери Альжберты, которая была женой Людовика, сына Кароля — Альберта.