Повесть и рассказы
Шрифт:
— Нет, пускай прокусит, — сказала Верочка, — она больше не будет!
— Да, зайчиха так просила и обещала исправиться, что жук тоже поверил ей, прокусил дырочку, она лапками разорвала мешок, вылезла да пустилась бежать без оглядки! С тех пор зайчиха стала такая хорошая, такая тихая — никого не ссорила. А уж если хотела что рассказать, то говорила: «Все говорят», а на кого-нибудь одного не указывала. И если кто начинал сплетничать, ему сразу грозили: «Смотри, посадим тебя в мешок и отнесем на муравьиную кучу, как ту зайчиху». И это очень помогало… А теперь я рассказала тебе сказку, и ты иди с бабушкой гулять, а то я так не могу работать.
И
А через несколько дней к Верочкиной маме пришли гости по случаю ее дня рождения.
Гости сели за стол и сразу заговорили про винтики, шайбы и про какую-то машину, которая не клеится.
А потом Верочка вылезла из-за кресла в углу, и ее все сразу заметили, потому что она была такая румяная, большеглазая, рыжеволосая, как ее мама, а голубое капроновое платье из «Детского мира» ей очень шло.
Гости сразу схватили Верочку, стали ее очень хвалить, гладить, целовать и передавать из рук в руки.
Верочка очень стеснялась, а Верочкина мама была на кухне и не могла отнять Верочку у гостей. Потом все стали просить Верочку что-нибудь спеть или станцевать, но она молчала и только застенчиво посматривала то на одного, то на другого своими круглыми зеленоватыми глазами.
Но когда кто-то сказал, что девочка, наверное, не знает ни стихов, ни сказок и вообще не умеет говорить, Верочка прошептала:
— Нет, я умею говорить.
Тогда вся опять стали просить Верочку рассказать что-нибудь, а одна гостья посадила ее на свои толстые теплые колени. И хотя Верочка очень стеснялась своего нового нарядного голубого платья из «Детского мира», все-таки она начала рассказывать сказку про зайчиху.
Верочка считала, что эта страшная сказка, и не понимала, почему все вдруг начали переглядываться и смеяться, а толстая гостья спустила Верочку с колен и стала сердиться, что в комнате очень накурено. Тогда Верочка сказала, что дальше самое интересное и страшное — как зайчиху завязали в мешок и бросили на муравьиную кучу. А толстая гостья вдруг нахмурилась, сказала, что пахнет горелым, и убежала на кухню. В это время вошла Верочкина мама с пирогом и сказала, что Верочке хватит болтать. Но сказка уже кончилась.
Все еще долго смеялись и спросили Верочку, кто ей рассказал эту сказку.
— Мама, — ответила Верочка.
— А какие она тебе еще сказки рассказывала?
Тут Верочкина мама сделала четырехугольные глаза и сказала:
— Нет, нет, уже поздно, — и увела Верочку спать.
1968
МЕЖДУ ЖИЗНЬЮ И СМЕРТЬЮ
В воскресенье Поля встала чуть свет, чтобы приготовить мужу завтрак, потом с досадой вспомнила, что выходной и можно было поспать. Она писала дипломную работу и, просиживая за книгами, потеряла счет дням. Спать уже не хотелось. Поля встала на стул и открыла форточку. В комнату потекла холодная струя весеннего воздуха. В передней раздался неуверенный звонок. Поля пошла открывать. За дверью стояла тетя Маруся, которую трудно было узнать не только потому, что Поля не видела ее почти десять лет, а еще и потому, что тетка была закручена в теплые платки и шали, из которых
— Кабы не годы прошли, приняла бы я тебя за Наталью. Ну вся ты в мать!
— Тетя Маруся! — опомнилась Поля. — Наконец-то выбрались! Заходите в комнату. Как же вы телеграмму не дали? Мы бы с Васей вас встретили, как раз он сегодня выходной.
— Да сама я не знала — поеду, не поеду… — сказала тетя Маруся, выкручиваясь из своих платков и утирая пот с крупного добродушного лица. — Не ко времени мне ехать-то было: сама знаешь — весна, как тут уедешь?
Действительно, тетка Маруся, колхозная доярка, никак не могла выбраться в Москву, несмотря на то что Поля не раз звала ее погостить. Она благодарила в коротких письмах, написанных шатучим почерком, обещала приехать, но так и не была в Москве ни разу.
— Насилу я вас нашла. Ну и забрались вы!
— Зато здесь воздух хороший. Сокольники близко, Лефортово, зелени много.
Поля рассматривала постаревшее, доброе лицо тетки, ее полураскрытые мужские кулаки, лежащие на коленях, и вспоминала, как тетка мыла ее по утрам ключевой водой, царапая щеки шероховатыми сильными жесткими ладонями, как неструганые доски.
— Нет, не выбралась бы я ни за что, да председатель вызвал, говорит, езжай, Мария, в Москву, покажись профессорам, что-то ты прихварывать стала часто, а ты нам человек нужный. Да, так и сказал — нужный, говорит, человек. Хороший у нас председатель, из города, но сам деревенский, правда, не нашей местности.
— А что с вами, тетя Маруся?
— Да не знаю я, что со мной. Фершал сказал — язва. Вроде обругал. Язва, говорит. Обидно как-то. Никогда я ничем не болела, а тут — язва…
— Что же тут обидного? — сказала Поля, накрывая на стол. — Есть такая болезнь — язва желудка, ее вылечить можно. И профессор у нас есть хороший. Вася у него после ранения в госпитале лежал… Вася! — крикнула она в соседнюю комнату. — Вставай-ка, погляди, кто к нам приехал.
Пока Поля с тетей Марусей вспоминали деревенских соседей и Полиных сверстников, Вася — Полин муж — оделся и вышел в столовую.
— Знакомься, Васенька, это тетя Маруся, мамина сестра, а это мой муж Вася.
Только что все уселись за стол и Поля разлила чай, как за окном показалась похоронная процессия, — дом стоял недалеко от большого московского кладбища. Тетя Маруся вдруг замолчала, поставила на стол чашку и подошла к окну.
— Кого ж это хоронят? — спросила она, и короткие светлые брови ее поднялись над глазами домиком.
— Не знаю, тетя Маруся, здесь ведь кладбище рядом, так что процессии постоянно мимо дома ходят.
— Как это — постоянно? — тихо спросила тетя Маруся и, не отрывая глаз от окна, нашарила свою шаль, торопливо накинула ее на плечи и вышла, сказав на ходу, ни к кому не обращаясь: — Кого ж это хоронят?
— Тут уж ничего не поделаешь, — сказала Поля, — тетя Маруся всегда у нас была жалостливая.
— Не потерялась бы она, — встревожился Вася.
— Что ты, это же рядом, она сейчас вернется.
Но тетя Маруся вернулась только через час, вся в слезах, с разгоревшимися щеками.
— Генерала хоронили… — сказала она, тяжело опускаясь на стул у двери. — Не старый еще… Ордена несли… Музыка играла… жена плакала… А уж я с теткой его так наплакалась, что в ушах шумит. Какой-то, говорят, у него в голове нерв лопнул.