Повесть о бедном солдате
Шрифт:
В ночь с двадцать второго на двадцать третье октября Серников, которому давно уже не спалось, накинул шинель и вышел за ворота. Город тонул в сырой темени ночи, лишь кое-где виднелся красноватый, колеблющийся свет — там, видно, грелись у костра патрули. Было тихо.
Серников покурил, постоял, ежась от сырости, и собрался было обратно, когда издалека послышался ровный, негромкий топот. «Строем идут, — угадал Серников. — Кто бы это? Куда?» Он не спеша прошел квартал, завернул за угол и остановился. Топот приближался. «Не меньше взвода, — определил
Пропустив отряд вперед, Серников осторожно двинулся за ним. Шли довольно долго и, не доходя Николаевского моста, остановились. Тут офицер — Серников только сейчас разглядел, что это поручик, — отдал какое-то краткое приказание. Тотчас несколько юнкеров, отделившись от отряда, пробежали к мосту, постояли там, вглядываясь в противоположный конец, и вернулись обратно. Последовала новая негромкая команда, и весь отряд направился к мосту. Половина его остановилась на ближнем конце, половина потопала к дальнему.
Серников ахнул: «Это они мост занимают! Как же это наши дали такую промашку?» И чуть не бегом пустился обратно. В казарме он живо растолкал Федосеева, которого Ревком недавно назначил комиссаром полка, и, задыхаясь от торопливости, доложил:
— Юнкера заняли Николаевский мост!
Федосеев присвистнул и, сдерживая свой густой бас, хрипло зашептал:
— Ах, сволочи! Это нам нож в спину. Как другие мосты — не знаешь? Ладно! — Он торопливо оделся. — Пойдем в комитет.
В комнате полкового комитета он присел за стол, помял большими ладонями лицо, сердито посопел, придвинул чернильницу и принялся размашисто писать. Сложив написанное конвертиком и припечатав сургучом, он вручил пакет Серникову и, положив ему руки на плечи, внушительно пробасил:
— Дуй, Серников, в Смольный, в Ревком, отдай пакет. Положение серьезное. Если юнкера займут мосты да разведут их, нас, понимаешь, отрежут от штаба. Дуй!
Всю дорогу до Смольного Серников проделал чуть ли не бегом, изредка переходя на шаг, чтобы хоть чуточку отдышаться. Погруженный в ночь Питер казался ему враждебным и угрюмым. Громадины соборов, дворцы, Петропавловская крепость, дома с наглухо запертыми чугунными решетками ворот — все притаилось, все, казалось, источает угрозу.
На той стороне Невы ярко светился ряд окон Зимнего, но и этот свет показался Серникову зловещим.
Дворцовый мост тоже оказался уже занятым юнкерами, и это еще больше встревожило Серникова. Троицкий как будто не охранялся, но через него, а потом через Марсово поле Серников не решился идти. Недалеко от моста Александра II стояла пролетка; и лошадь и извозчик, понурив головы, спали. Тут Серникова осенило. Дернув извозчика за полу, он спросил:
— Эй, дядя! Давай на Шпалерную! — И, не дожидаясь ответа, сел в пролетку.
Извозчик повернулся к седоку и недоверчиво
— У тебя деньги-то есть?
— Есть, есть! Небось не обману, езжай только поскорее, заради бога.
— Ладно! — извозчик чмокнул, хлестнул лошаденку, но внезапно обернулся: — Слышь, солдат, а я ведь меньше, чем за полтинник, не повезу.
— Да ехай ты, черт толстозадый! — осерчал Серников, хватаясь за винтовку. — Сказано, заплачу! — Ему и в самом деле не жаль было не только полтинника, но и всех двух рублей, что хранились в старом кошельке.
Когда въехали на мост, Серников на всякий случай одернул с головы солдатскую папаху, сунул под зад, винтовку положил в ноги и развалился на подушках, будто спьяну заснул. Мост переехали благополучно, и Серников успел заметить, что охраны на нем нет никакой.
Всю дорогу он в нетерпении подгонял извозчика, но другого аллюра, кроме как трусцой, лошаденка, видно, не знала.
— Солдат, а солдат! — повернулся вдруг извозчик. — Скажи ты мне на милость: что же это будет?
— А что? — отозвался немного удивленный Леонтий.
— Не чуешь, что ли? Весь Питер колготится, мужики в деревнях бунтуют… Быть беде.
— Это какой беде? Революция будет, вот что. Власть будем брать.
— Кто же это будет брать-то?
— Мы, стало быть, народ.
— Ну, возьмете, а потом чего?
— Чего-чего!.. — передразнил Леонтий. — Мир будет, земля станет наша, мужицкая.
— Слыха-али, как же, — протянул извозчик. — Энта программа нам известная: большевицкая… А тебе, стало быть, в Смольный надоть?.. — Нно, милая! — закончил он неожиданно, взмахивая кнутом.
Остановились, не доезжая Смольного, на виду у красногвардейских патрулей. Серников полез за деньгами, но извозчик неожиданно остановил его:
— Не нужон он мне, твой полтинник, считай, что мы с Серым для революции потрудились.
Смольный был освещен сверху донизу, во дворе стояли броневики, между колоннами — два орудия и несколько пулеметов. Повсюду метался народ — все больше солдаты да матросы. У входа Серникова было остановил часовой, но он решительно сказал: «С донесением!» и вошел в здание. Тут он слегка растерялся: по коридору шныряло множество всякого народа, а на белых высоких дверях, целый ряд которых тянулся справа, было написано «Классная комната», на одной же — «Классная дама».
Серников остановил солдата, тащившего ящик с пулеметными лентами, опросил, где Ревком. Солдат кивнул на какую-то дверь, сказал:
— На третьем этаже… Ну-ка, помоги, хватайся за ящик.
Серников подставил плечо, вместе они потащили ящик куда-то в конец коридора и поставили рядом с десятком таких же ящиков.
По мраморной лестнице, устланной красной, сильно затоптанной дорожкой, Серников поднялся на третий этаж. Тут на белых дверях висели совсем уж непонятные таблички: «Дортуар». За одной из таких дверей, в большой прокуренной комнате, и оказался Ревком — кучка людей вокруг стола, на котором лежала карта Петрограда.