Повесть о бедных влюбленных
Шрифт:
– Сегодня утром меня дома не было, – отвечает он. – Я могу сделать вид, будто ничего и не знаю. Сейчас Мария одна, и она расскажет мне, как обстоит дело, а когда Беппино вернется, пусть, если хочет, заговорит cо мной. А будет буйствовать, так я ему разобью морду и уведу Марию. Она меня любит, и я не прочь зажить по-семейному.
Тут Мачисте начинает свою речь. В особо важных случаях язык у него развязывается.
– Для тебя все очень просто, – говорит он. – Конечно, все может произойти именно так, как ты говоришь… Но ты забываешь о Беппино. Он парень беспокойный и будет вас преследовать. Что ж, он имеет на то полное право. Ты впутаешься в скверную историю
– Пожалуй, что верно.
– Вот видишь! А только нынче за такое бесстыдство, никто тебя не похвалит. Ты, брат, что-то совсем распустился. Я хочу воспользоваться случаем и выскажу тебя все, что я думаю. Ты начал играть в азартные игры, по вечерам пьянствуешь. А самое главное – раньше ты фашистов видеть не мог, а чуть дела переменились – ты уж и о партии забывать стал! Все одно к одному?
Уго собирался оправдываться, по поводу вина, карт и игры в кости, но последнее обвинение вывело его из се-(»я. Он был похож на наказанного мальчика.
– Постой, ведь на собрании говорили, что больше ничего не остается делать! Ты же сам поспешил запрятать брошюры и газеты. Подожди! Когда будут восстановлены «народные смельчаки», я пойду одним из первых, можешь не беспокоиться!
– Да кто тебе сказал, что мы до того времени будем сидеть сложа руки?
– А «крепыш»-то что говорил?
– Это ты так его понял. А по-моему, он говорил, что нужно работать еще больше прежнего. Почему ты не собрал взносы с товарищей с Меркато?
– Я думал, больше уже нет надобности, раз партия демобилизуется!
Мачисте подавил в себе желание броситься на Уго и только крепче сжал руки. Уго, стоявший с опущенной головой, не заметил его порыва и продолжал:
– Да и товарищи с Меркато тоже охладели. Их там осталось только трое: Бове, Маттеини и Паранцелле. Но и они все больше отходят от нас.
– Неправда! Маттеини пришел вчера ко мне и принес деньги, собранные на «Красную помощь» [19] , – возразил Мачисте. – Дело в том, дорогой мой, что ячейка в Меркато больше тебе не доверяет. Время сейчас опасное, а они видят, что у тебя в голове карты да выпивка. А ведь у них у всех семьи на руках.
[19]
Так в Италии рабочие называли МОПР.
Уго разозлился; пойманный с поличным, он не нашел иного выхода, как самому начать обвинение, и, защищаясь, воспользовался чужими аргументами. В раздражении он сказал:
– Надоели вы мне – ты и партия! Упустили время, когда многое можно было сделать. Бордига [20] был прав, а вы под предлогом его левачества вставляли ему палки в колеса. А теперь вот фашисты сели вам на голову. Сами виноваты, зачем слушались туринцев [21] Грамши, может быть, и очень умный человек, но чего можно ждать от инвалида!
[20]
Член исполкома Итальянской компартии, в начале 20-х годов возглавлявший левацкую фракцию в партии и принесший значительный вред рабочему движению. В 1923 году Бордига был выведен из исполкома Компартии Италии, и на протяжении последующих лет в партии велась решительная борьба с бордигианством.
[21]
Руководители
Тут Мачисте-Геркулес опустил палицу: от удара eго мощной руки Уго отлетел в сторону и свалился на землю
– Вставай и убирайся, – сказал Мачисте, открывая дверь. – Забери тележку. И впредь, как меня увидишь, не трудись здороваться.
Уго встал, облизывая окровавленные губы, взялся за ручки тележки и покатил ее к выходу. У порога он проговорил:
– Берегись, Мачисте, ты мне за это заплатишь.
Иронически улыбаясь, Мачисте ответил:
– Для расплаты с тобой у меня капитала хватит!
Уго поставил свою тележку у склада на виа Моска. За тем обмыл разбитую в кровь губу у фонтана на площади Ментана и, проведя языком по зубам, обнаружил, что у него один резец качается.
На площади Ментана находится фашио [22] . Люди входи ли и выходили из ее здания, Уго подумал, что стоит толь ко удачно подложить бомбу, и все эти негодяи взлетят на воздух. Вот тогда он доказал бы Мачисте, что он, Уго, на стоящий коммунист, не на словах, а на деле. Сказал бы это кузнецу, потом выстрелил бы в него. Ведь без оружия не устоишь против такого силача.
[22]
Фашистская организация провинции.
Уго сильнее надавил языком, и зуб выскочил. Уго за жал его в руке, потом положил в кошелек, подумав: «Я его заставлю проглотить этот зуб». Потрогав языком то место, где был резец, он ощутил солоноватый вкус крови. И казалось, что у него теперь во рту огромная дыра, слов но не хватало десяти зубов, а не только одного. Голова у него была тяжелая, мысли путались. Он вошел в кабачок на виа деи Сапонаи и потребовал ужин («Да получше!») и литр вина. Потом еще один литр. Жевать ему было больно.
После второго литра, сидя за столом, где стояла тарелка с горкой персиков, он вспомнил, что фрукты для Maрии остались на тележке. Мария представилась ему смутно, как в тумане, маленькая, словно карлица. Из кабачка он вышел, нетвердо держась на ногах; ему чудилось, что он идет где-то под землей, в сточных трубах; фонари казались светящимися точками, рассеянными в глубине темного подземелья.
Он шел инстинктивно и в конце концов добрался до одной из этих светлых точек, поднялся по какой-то лестнице, спросил: «Есть где поспать?» – и очутился на постели. Заплетающимся языком он повторил: «Я его проглотить заставлю», – но уже и сам не помнил, про кого говорит, чем грозит, и сразу погрузился в сон.
Нанни, стоя у окна, сказал Стадерини, сидевшему на крылечке:
– Посмотри-ка на Уго. Пошел ночевать в гостиницу совсем пьяный. Я думал, он храбрее!
Фидальма ответила из своего окна:
– Сначала они осрамят женщину, а потом умывают руки. Бедняжки женщины! Зачем только верят они своему сердцу!
Ее слова отвлекли Клоринду от варки миндаля в сахаре.
– А Мария и Беппино помирились, – сообщила она, подойдя к окошку. – Муж рассказал мне за ужином. Он час назад видел их в центре. Оба сидели в кафе за столиком. Мария уже сняла с головы повязку и уплетала клубничное мороженое.