Повесть о детстве
Шрифт:
В заброшенных местечках, в окрестных деревушках, на базаре и на бирже он разыскивал родственников. Все с удивлением следили за молодым купцом: добрая душа, дай бог ему здоровья! И он находил двоюродных братьев своей матери, троюродных племянников своего отца, находил и давал им кусок хлеба. В лавках Магазаника не было ни одного чужого человека — от мальчика до приказчика все были связаны с ним родством, хотя бы самым отдалённым, и все чувствовали себя обязанными ему.
1 Меламед — учитель еврейской религиозной школы.
Разве не протянул он им руку в трудную
Магазапик был верный слуга богу, но больше всего он думал о себе. Чужие руки в деле — опасные руки, и ои с удовольствием посматривал на своих служащих: это сын покойной тёти Ривы, это сын дяди Шлемы, а это муж дочери дяди Шлемы. Все свои, все родные, все желают ему добра.
Однажды к Магазанику пришёл его брат Нахман, чахлый человек с впалой грудыо. Он дышал со свистом, и руки его дрожали.
— Соломон,— сказал он Магазанику,— вы (все братья говорили ему «вы») мне всё-таки мало платите.
Магазаник улыбнулся и ласково взглянул на брата:
— Ну какие могут быть счёты между родными! А? Сам подумай: я тебе чужой или ты мне — человек с улицы? Разве не одна мать несла нас под сердцем?
— Но вы мне всё-таки мало платите,— упорствовал Нахман.
— Ой, ты не понимаешь меня! Неужели ты думаешь, я забуду кого-нибудь из вас? В моём завещании тебе будет отрезан хороший кусочек!
Этим кончался разговор. Магазаник, статный, плечистый человек с красным затылком и большими крепкими челюстями, не собирался умирать. О завещапии он говорил часто так просто, для утешения родин. Он нередко притворялся больным, ставил себе примочки, глотал пилюли. Магазаник притворялся, «чтоб не сглазили». В действительности он за всю свою жизнь болел лишь один раз — корыо... В общине не знали его отношений со служащими-родственниками, не знали, сколько и кому ои платит. Знали лишь то, что сам Магазаник позволял знать.
В эту «семью» попал Сёма мальчиком. Ничего подобного ему не приходилось видеть раньше. Ои с любопытством следил за сложными ходами хозяина, но понять их было ему не под силу. Родственники, бывшие на таких же птичьих правах, что и Сёма, встретили его злобно: во-первых, они родственники,— стало быть, ближе, чем он, к хозяину; во-вторых, прибавился ещё один рот.
Мальчика шпыняли, кормили пинками и щелчками при всяком удобном случае. Его наняли в лавку, но в лавке почти не держали. Сёму посылали с кухаркой на базар, ои выносил из кухни мусор, выливал помои, помогал чистить картофель, вытирал носы у чьих-то сопливых детей и бегал за водкой конторщику. Рубашка на нём была всегда мокрой; узенькие ладони его покраснели и покрылись водянками.
Нахман — чахлый брат хозяина, злой на всех и видевший во всём подвохи против себя,— невзлюбил его с первого раза.
— Что ты расселся, как барон? — визжал он, когда Сёма, уставший от пинков, опускался на табурет.— Ты думаешь, мы тебя будем даром кормить? У тебя руки отсохли? — И, подняв с пола картофельную шелуху, он совал её Сёме в лицо: — Ты не можешь убрать это, мальчишка!
Сёма покврно
В кухню забегал племянник хозяина Мордх. Раздувая ноздри, он говорил:
— Хорошо пахнет. Кажется, сегодня борщ?.. А что ты делаешь, Сёмка? Ты хочешь заработать гривенник?
— Хочу,— недоуменно отвечал Сёма.
— Хочешь? — повторял Мордх,— Очень хорошо! — И, повертев перед Сёминым носом монеткой, швырял её на пол.
Сёма оглядывался по сторонам и лез иа четвереньках доставать монетку. Запылённый, измазанный сажей, усталый, он поднимался с монеткой в руках.
— Нашёл-таки! Молодец! — кричал Мордх.— Теперь дай монетку сюда... Так. Теперь повернись... Так. Теперь гуляй! — И, ударив Сёму коленом в зад, оп весело смеялся: — Потеха с этими детьми! Ой, одна потеха!
Но Сёма не видал в этих шутках ничего хорошего. В бессильной злобе сжимал он кулаки, не зная, кому пожаловаться. Однажды, осмелившись, Сёма рассказал обо всём старшему приказчику Магазаника, Майору,— человеку с рассечённой губой и ленивыми, как у кошки, глазами.
— Ты жалуешься! — Он укоризненно покачал головой.—Тебя пустили в дом как своего, а ты жалуешься. Ты же знаешь, что здесь нет ни одного чужого. Так скажи спасибо за это!
И больше Сёма никому не жаловался.
Домой он приходил ночевать, усталый и сердитый. Но, видя бабушку, склонившуюся над постелью деда, старался быть весёлым и придумывал даже г.сякло небылицы о том, как хвалил его хозяин и чем кормили сегодня в обед. Он перечислял вкусные, недоступные ему блюда, рассказывал, какой жирный, жёлтый бульон с клёцками подавали к столу, и бабушка верила и улыбалась.
С каждым днём служба становилась труднее; он хотел узнать, что такое сарпинка, нансук, мадаполам, чесуча — эти слова повторялись часто в лавке,— но его гнали во двор, в кухню или на базар.
Каждый в этом большом сумасшедшем доме мог на него прикрикнуть. И Сёма стонал от злобы.
Важный и молчаливый хозяин, которому все говорили почтительно «вы», редко показывался в лавке. У него были большие дела в других местах: он диктовал письма в Лодзь, в Варшаву,— оттуда к ярмарке присылали партии знаменитого сукна. Он советовался, запершись в комнате, куда лучше поместить деньги. Иногда оп играл в шахматы, но все боялись у него выигрывать. Изредка к Магазанику приходили бедняки за помощью на лекарство. Он состоял членом благотворительного общества и однажды даже был шафером на свадьбе одной бедной девицы, дочери заготовщика.
Магазаника Сёма видел лишь во время обеда. В доме был заведён порядок — все обедали вместе. Это была дань родству, дань крови. В пятом часу в большую светлую столовую собирались люди Магазаника. Они садились за длинный стол и ждали. Каждый знал своё место. Половина стола была покрыта белой тяжёлой.скатертью, половина — жёлтой клеёнкой. За второй половиной сидел Сёма вместе со всеми родственниками. За первой — господин Магазаник, его слепая мать, жена, две дочери и сын Нюня, гимназист лет четырнадцати, который говорил только по-русски и поэтому открыто презирал всех окружающих.