Повесть о фонаре
Шрифт:
– Нет, наш.
– Нет, не ваш.
– Нет, наш, раз наша ручка привинчена.
– Можете свою ручку отвинтить, мы другую приделаем.
Посмотрела на Миронова Маня Карасева и не знает, что сказать.
Вдруг кто-то наверху часто застучал в окно. Миронов поднял голову.
Во втором этаже у окна стоит Киссель. Он прижался лицом к стеклу, приплюснул нос и показывает Миронову язык. Миронов только нахмурился и стал еще сильнее качать ручку.
Скорей бы с этого двора! Да ведро еще и наполовину не наполнилось.
Миронов
Миронов на них не смотрит, а все видит. Понимает, что они сговариваются. Все против него одного. Нет, тут уже нельзя ждать, пока ведро наполнится. Уходить нужно, а то и ног не унесешь.
Миронов бросил качать. Поднимает ведро.
Только двинулся от колодца - раз!
– ком грязи ударил в землю прямо ему под ноги. Ребята захохотали. А потом нагнулись и стали снова набирать полные горсти грязи.
Миронов остановился, вода заплескалась у него в ведре, чистая, как стекло. Он бережно поставил ведро и повернулся к ребятам, стиснув зубы и сжав кулаки.
Ребята сразу притихли. Жмутся к стенке сарая. Ждут - вот-вот Миронов на них бросится.
Но Миронов не бросился. Нельзя ведро оставить. Пока будешь гоняться за кем-нибудь одним, другие в это время все ведро грязью забросают.
Миронов схватил ведро и двинулся прямо к калитке.
А ребята так и стоят, прижавшись к стенке. Смотрят, как он идет, ни на кого не глядя. Тяжелое ведро то и дело ударяет его по ноге и сбивает шаг.
Вдруг наверху стукнуло окно. Киссель высунул голову из форточки.
– Кидай ему в ведро грязи!
– закричал он.
– Пускай к нашему колодцу не ходит.
Ребята точно очнулись. Комья грязи, как град, посыпались Миронову вдогонку. Один ком ударил в стенку ведра. Другой Миронову в спину угодил. Третий над самой его головой пролетел.
Миронов подхватил ведро обеими руками и побежал к калитке, спотыкаясь и расплескивая воду на бегу.
А наперерез ему Маня Карасева. Руками за калитку цепляется, чтобы не выпустить его.
Миронов как рванет калитку. Проскочил с ведром и со всего размаху захлопнул калитку за собой.
Вырвался! Хоть и больше половины воды расплескал, но зато вода в ведре осталась чистая.
А на андреевском дворе - крик, вой, точно режут кого-то. Это Манька кричит. Верно, ей калиткой пальцы защемило.
Кинулся Миронов через дорогу на бугры, а позади него крик еще громче. Это уже не Маня кричит, а ее мать, Карасиха. Криком кричит.
Карабкается, лезет Миронов на бугры. Ноги его скользят, сползают вниз по мокрой траве. Это ведро тянет его вниз. Совсем из сил выбился Миронов, прямо хоть бросай ведро.
А Карасева-мать вылетела из своей калитки. Скуластая, волосы прилизаны, длинная сборчатая юбка колоколом раздулась.
– Он мне ребенка покалечил! Этакий конь бешеный! Змей ядовитый!
В окнах андреевского дома, которые выходят на улицу, показались за темными стеклами испуганные, злые лица. Все глаза смотрят в одну сторону - на Миронова.
А Миронов уже вскарабкался на бугор и заметался у своей калитки. Шмыгнуть бы ему сразу во двор и запереться. Так нет же, заперта калитка изнутри.
Оставил Миронов ведро и полез на дощатый забор, царапая коленки и руки. А Карасева остановилась посреди улицы и кричит неизвестно кому:
– Приготовляйтесь! Он скоро вам всех ребят перекалечит. Это он у нас фонарь разбил! Он! Он! И как это его в школе держат, кабана дикого!
Миронов сорвался с забора вниз в огород, на рыхлую землю. Потом добежал до калитки и втащил ведро во двор.
Стихло на улице. Ушла, верно, Карасиха. Что-то на этот раз она скоро успокоилась.
Миронов нарвал у забора травы, чисто-начисто вытер ведро, потом сам почистился и пошел к дому по узкой Дорожке между грядками.
В сенях он остановился - боится дверь открыть. Мать, уж наверное, слышала все, что было на улице, и теперь поджидает его за дверью, скрестив свои жесткие, жилистые руки на груди. Она всегда его так встречает, когда готовит ему взбучку.
Постоял Миронов немного в сенях, потом тихонько приоткрыл дверь и заглянул на кухню. Нет, не стоит мать за дверью. Повернулась к двери спиной и моет посуду в лоханке. А Горчица кастрюлями гремит.
Спокойно, как будто ничего с ним не случилось, вошел Миронов на кухню. Вылил воду в кадку, опрокинул ведро вверх дном и прошел в комнату за кухней.
Комнатка за кухней - три шага в длину и два в ширину. Белые шершавые стены облеплены Горчицыными открытками и выцветшими фотографиями. В углу железная ржавая печка, а рядом с печкой диван. Широкий, почти всю комнату занимает. И такой старый, что все пружины у него наружу торчат. Этот диван тоже привезла с собой когда-то Горчица.
Миронов уселся за шаткий столик перед окошком. Подпер рукой голову и стал смотреть, как за окном хмурится небо и шатаются от ветра голые кусты.
Поглядела на него мать из дверей и говорит Горчице:
– Петька сегодня чего-то дома сидит. Скучный какой-то.
Горчица откашлялась, грохнула кастрюлями и прогудела низким басом:
– Первый раз в жизни! Должно быть, передрался со всеми своими приятелями - вот и не с кем больше по улице гонять!
Миронов слышит все это - и ни слова, будто не про него говорят.
Наконец Горчица уставила кастрюли на полку и пошла, шаркая по полу туфлями, в большую комнату - направо от кухни. Там она уляжется на свою кровать с горой подушек, покрытую толстым стеганым одеялом, и уже до утра не встанет.