Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 1
Шрифт:
«Единственной моей поддержкой в жизни были престарелые родители. Не смея и мечтать о том, что когда-нибудь мне удастся занять достойное положение в мире, я кое-как влачила дни и луны, и разве были у меня причины страдать? А теперь – что ждет меня, кроме печалей?» – думала она. И в самом деле, печалиться ей приходилось даже чаще, чем она предполагала, но, неизменно подавляя жалобы, женщина притворялась спокойной и беззаботной, во всяком случае Гэндзи ни разу не слышал от нее ни слова упрека.
С каждым днем, с каждой луной он все больше привязывался к дочери Вступившего на Путь, и если б в столице не ждала его другая, еще более любезная
Гэндзи много рисовал в те дни, тут же, рядом с рисунком, записывая мысли свои и чувства – все, чем хотелось ему поделиться с госпожой. И так хороши были эти рисунки, что, несомненно, восхитили бы каждого.
Но вот что странно – право, уж не души ли их сообщались, блуждая в небе? – госпожа со Второй линии, когда становилось ей особенно тоскливо, тоже бралась за кисть и, словно ведя дневник, рисовала и записывала все, что происходило в ее жизни.
Кто знает, что ждет их впереди?
Скоро и этот год сменился новым. Здоровье Государя так и не поправилось, и в столице царило беспокойство. У Государя был только один сын, рожденный дочерью Правого министра, нёго Дзёкёдэн, но в нынешнем году ему исполнилось всего два года. Поэтому престол должен был перейти к принцу Весенних покоев. Когда же Государь стал подыскивать человека, который мог бы, взяв на себя попечение о преемнике, одновременно вершить дела правления, он подумал, что досадно, просто непозволительно оставлять такого человека, как Гэндзи, влачить дни в безвестности и, не обращая больше внимания на возражения Государыни-матери, издал указ о его помиловании.
А надо сказать, что тот год был ознаменован всяческими бедствиями. Государыню-мать давно уже преследовали злые духи, и состояние ее оставляло желать лучшего. В столице постоянно наблюдались явления, рождавшие во многих сердцах самые мрачные предчувствия. Я уже не говорю о том, что у Государя снова разболелись глаза, хотя в последнее время, возможно благодаря разного рода воздержаниям, здоровье его приметно укрепилось.
Все эти несчастья вовлекли Государя в глубокое уныние и побудили его по прошествии Двадцатого дня Седьмой луны издать указ, повелевающий Гэндзи вернуться в столицу.
Надежда на прощение никогда не оставляла Гэндзи, но может ли кто-нибудь быть уверенным в своем будущем, зная, сколь превратен мир? Разумеется, внезапное известие обрадовало его, но к радости этой примешивалась и грусть: увы, не так-то легко было расстаться теперь с этим диким побережьем…
«Что ж, этого и следовало ожидать…» – подумал Вступивший на Путь, узнав о высочайшем указе, но нетрудно себе представить, как тяжело было у него на сердце. Его утешала лишь мысль о том, что возвращение Гэндзи в столицу как нельзя лучше отвечает его собственным желаниям.
Последнее время Гэндзи почти каждую ночь проводил в покоях молодой госпожи. Примерно с Шестой луны она почувствовала некоторое недомогание, причины которого по всем признакам были таковы, что Гэндзи не мог не принимать в ней участия. Необходимость расстаться с ней именно теперь приводила его в отчаяние, и, возможно поэтому он испытывал к ней куда большую нежность, чем прежде.
«Как же все непостоянно в нашем мире! – думал он в смятении.– И нет конца печалям».
Надобно ли говорить о том, в какое уныние погрузилась женщина? Ах, право, но могло ли быть иначе?
Покидая
Даже небо в ту пору было особенно печальным, и Гэндзи целыми днями пребывал в глубокой задумчивости. «Для чего я всегда сам ради удовлетворения какой-нибудь мимолетной прихоти обрекаю себя на страдания?» – вздыхал он. А приближенные, хорошо знавшие, в чем дело, недовольно ворчали, на него глядя: «Новая забота! Что ж, видно, его уже не изменить!»
– До сих пор он делал вид, будто ничего не происходит, и, тайком навещая ее, оставался спокойным и невозмутимым. И вот его словно подменили, а ведь ей-то теперь будет еще тяжелее расставаться с ним,– украдкой, прячась по углам, судачили они.
А Ёсикиё пережил немало неприятных мгновений, слушая, как они шептались, что, мол, если бы не он…
Дня за два до отъезда Гэндзи приехал в дом на холме немного раньше обычного, а потому – едва ли не впервые – получил возможность увидеть женщину при свете и в полной мере оценить благородство ее манер, тонкую прелесть лица. Она была необыкновенно хороша собой, и Гэндзи почувствовал, что вряд ли когда-нибудь сумеет ее забыть. Сердце его больно сжалось при мысли о скорой разлуке. «Подготовлю все необходимое и перевезу ее в столицу»,– решил он и ей о том сообщил, пытаясь ее утешить. Надобно ли снова говорить о том, как прекрасен был он сам? За время, проведенное в постоянном служении Будде, Гэндзи немного похудел, и черты его приобрели какое-то удивительно трогательное выражение. Захлебываясь от рыданий, он клялся молодой госпоже в верности, и вряд ли кто-то остался бы равнодушным, на него глядя. Право, разве мало было ей этого счастья? Смела ли она рассчитывать на большее? Поразительная красота Гэндзи снова и снова заставляла ее сожалеть о собственной ничтожности, и тяжкие вздохи теснили ей грудь. Волны, осенний ветер, даже они шумели сегодня иначе. По берегу стлался дымок от костров – рыбаки добывали соль (108), и все это, вместе взятое, сообщало местности особое очарование…
– Настала пораНам с тобою надолго расстаться,Но взгляни: этот дымОт костров, горящих у моря,Устремляется вслед за мной…-говорит Гэндзи, а она отвечает:
– Лежат у костровГрудами травы морские,Думы моиСпутались. Все теперь тщетно.И не стану тебя корить.Молодая госпожа почти не могла говорить, только плакала, да так горько, что сердце Гэндзи разрывалось от жалости. В ответе ее не было ничего необыкновенного, но Гэндзи он показался весьма значительным. Он принялся пенять ей за то, что, несмотря на все его просьбы, она так ни разу и не сыграла ему на кото.