Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 3
Шрифт:
– Да, это так. Я просто за руку ее водил. Вряд ли вы найдете более надежного наставника. Учить игре на китайском кото – занятие довольно утомительное, да и времени отнимает много, поэтому я и не учил никого из вас. Возможно, я не взялся бы учить и принцессу, но похоже, что Государь из дворца Судзаку, да и нынешний Государь тоже возлагают на меня большие надежды именно в этом отношении. Вправе ли я обманывать их ожидания? В конце концов должен ведь Государь увидеть, что не зря доверил мне свою любимую дочь.
В те дни, когда вы были совсем еще юным и неопытным существом, я, обремененный многочисленными обязанностями, почти не оставлявшими мне досуга, не мог уделять достаточного внимания вашему обучению. Признаюсь, я пренебрегал вами и потом, ибо всегда находилось что-то, что отвлекало меня,
В самом деле, мудрено представить себе более совершенную особу. Достигнув непревзойденного мастерства в музыке и прочем, госпожа была безупречна и в неусыпной заботливости о благополучии внуков своих. «Люди, столь многими достоинствами отмеченные, обычно ненадолго задерживаются в этом мире», – думал Гэндзи, и сердце его сжималось от недобрых предчувствий.
Многих женщин встречал он на своем веку и понимал, как трудно отыскать такую, которая совершенно не имела бы недостатков.
В том году госпоже Весенних покоев исполнялось тридцать семь лет [59] . Однажды, с умилением вспоминая вместе прожитые годы, Гэндзи сказал:
– В нынешнем году вам следует быть осторожнее и больше времени отдавать молитвам. У меня слишком много забот, и я могу что-нибудь упустить. Постарайтесь же ничего не забыть. Если вы сочтете, что необходимо отслужить особые молебны, скажите мне, и я отдам соответствующие распоряжения. Как жаль, что монах Содзу [60] уже покинул этот мир. Разве может кто-то его заменить?
59
В том году госпоже Весенних покоев исполнилось тридцать семь лет. – Считалось, что 37 лет – опасный возраст для женщины.
60
Монах Содзу – брат бабушки Мурасаки (см. кн. 1, гл. «Юная Мурасаки»).
В детстве меня баловали больше других детей, да и теперь я удостоился почестей, какие мало кому выпадают на долю. Но немногим пришлось изведать столько горестей, сколько изведал я. В самом юном возрасте я был покинут всеми, кто меня любил, да и позже у меня находилось немало причин для печали. Я знаю, что повинен в тяжком преступлении, но, увы, скольких душевных мук оно мне стоило, какое смятение внесло в мою жизнь! Не исключено, что именно за эти страдания я и был вознагражден удлинением жизненного срока, ибо никогда не предполагал, что проживу так долго. Ваша же жизнь была омрачена разве что нашей разлукой, ни до нее, ни после вы не знали ни сердечных забот, ни печалей. А ведь их приходится испытывать всем, даже государыням, не говоря уже о простых женщинах. Вы не можете себе представить, как много огорчений выпадает на долю тех, кто живет в Высочайших покоях, где царит дух соперничества и зависти. Я не знаю женщины, чья жизнь была бы спокойнее вашей, ведь в этом доме о вас всегда заботились так, как не всякий станет заботиться и о любимой дочери. Задумывались вы когда-нибудь над тем, что ваша судьба оказалась счастливее многих? Разумеется, неожиданное появление в нашем доме Третьей принцессы не могло не уязвить вас, но неужели вы не видите, что моя привязанность к вам с тех пор лишь умножилась? Увы, люди часто не замечают того, что имеет к ним самое прямое отношение. Впрочем, скорее всего я ошибаюсь, ведь вы так проницательны…
– О, я понимаю, кому-то и в самом деле может показаться, что на мою долю выпало куда больше счастья, чем я, ничтожная, заслуживаю. Но знаете ли вы, какая горечь живет в моей душе? Иногда мне кажется, что больше нет сил терпеть, и только благодаря молитвам…
Очевидно, госпоже о многом еще хотелось рассказать Гэндзи, но она замолкла, не зная, стоит ли… Как же прекрасна была она в тот миг!
– Не буду скрывать от вас, – продолжает она наконец, – я чувствую, что жить мне осталось немного. Разумно ли в этом году вести себя так, будто
– Нет, не могу, не просите меня об этом. Для чего мне жить, если вы покинете меня? Пусть унылой, однообразной чередой проходят луны и годы, мне довольно уже того, что я вижу вас каждый день, каждую ночь. Большей радости я не знаю. Есть что-то необыкновенное в моем чувстве к вам, и я хочу, чтобы в моем сердце ничего не остаюсь для вас неизведанного.
Заметив, что госпожа, огорченная новым отказом, едва удерживается от слез, Гэндзи постарался перевести разговор на другое, дабы отвлечь ее от мрачных мыслей.
– Не могу сказать, что перед моими глазами прошло великое множество женщин, но их было довольно, чтобы понять: каждая имеет свои достоинства и вместе с тем чрезвычайно трудно найти по-настоящему добросердечную и великодушную.
Я был совсем юн, когда начал встречаться с матерью Удайсё. Я почитал ее и никогда бы не решился оставить. Но лада меж нами не было, мы всегда были друг другу чужими, так чужими и расстались. Право, печально. Я часто чувствую себя виноватым, но полно, только ли моя здесь вина? Она была знатна и прекрасна, лучшей супруги и желать невозможно. Но меня угнетала ее чопорность, надменность; в ее присутствии я всегда чувствовал себя принужденно. Она была надежной супругой, но часто видеться с ней было чересчур утомительно.
Миясудокоро, мать Государыни-супруги, отличалась необыкновенной душевной тонкостью и изяществом. Это первое, что вспоминается, когда о ней думаешь. Но какой же тяжелый нрав был у этой женщины! Не отрицаю, основания обижаться у нее были, но иметь дело с особой, которая молча копит в душе обиды, которой злопамятность переходит все мыслимые пределы, – что может быть мучительнее? Робея перед ней, я никогда не чувствовал себя с ней свободно. Ее церемонность и моя скованность лишали наши вседневные отношения дружеской теплоты и близости. Возможно, я и сам слишком заботился о соблюдении внешних приличий, пугаясь одной мысли, что любое мое движение в сторону большей непринужденности и естественности делает меня смешным в ее глазах. Так или иначе, постепенно мы совсем отдалились друг от друга. Я очень сочувствовал ей, видя, сколь тяжело переживает она потерю как доброго имени своего, так и прежнего значения в мире. Разумеется, с ней нелегко было ладить, но в том, что произошло, была ведь и моя вина. Я хорошо понимал это, но изменить ничего не мог. Чтобы хоть как-то искупить свою вину, я взял на себя . заботы о ее дочери. Несомненно, предопределение этой юной особы было достаточно высоко, но нельзя отрицать и моих заслуг. Я сделал все от меня зависящее, дабы упрочить ее положение, и надеюсь, что ее мать хотя бы теперь, находясь в ином мире, переменила свое отношение ко мне. О да, как часто в угоду случайным своим прихотям совершал я поступки, которые имели весьма несчастные последствия для других и заставляли мучиться раскаянием меня самого.
– К госпоже Акаси я отнесся поначалу с некоторым пренебрежением, считая, что столь незначительная особа вряд ли способна затронуть мое сердце, – продолжает Гэндзи. – Но оказалось, что душа ее поистине бездонна, достоинства же неисчерпаемы. Кроткая и послушная внешне, она обладает удивительной твердостью духа, которая не может не внушать почтение.
– Других я не имела чести знать и не берусь судить об их достоинствах и недостатках, – отвечает госпожа, – но с госпожой Акаси я иногда, хоть и редко весьма, встречаюсь, и меня неизменно поражает удивительное внутреннее благородство и утонченность этой женщины. Боюсь, что я рядом с ней могу показаться простоватой. И только уверенность в снисходительности нёго…
Гэндзи радовался, видя, что любовь к нёго заставила госпожу Мурасаки не только примириться с существованием госпожи Акаси, которая прежде возбуждала такую неприязнь в ее сердце, но и подружиться с ней.
– Что касается вас, – говорит он, – то, хотя мне до сих пор так и не удалось проникнуть во все тайники вашей души, я не могу отказать вам в удивительном умении приноравливаться к людям и обстоятельствам. Среди всех женщин, о которых я говорил, нет ни одной, похожей на вас. Жаль только, что иногда вам изменяет сдержанность… – улыбнувшись, добавляет он.