Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 4.

Сикибу Мурасаки

«Ах, зачем я обнадежил их!» — казнил себя Тюнагон.

Молодые придворные, побывавшие здесь прошлой весной, вспоминали, как хороши были тогда цветы, и жалели дочерей Восьмого принца, которые остались совсем одни и, должно быть, предавались печали. Возможно, кое-кто и знал о тайных посещениях принца Хёбукё, но многие и ведать не ведали… Впрочем, слухи распространяются быстро, даже если речь идет о заброшенной усадьбе в горах…

— Они, должно быть, хороши собой… — шептались спутники принца. — И музыкантши прекрасные…

— Мне говорили, что покойный принц сам занимался с ними с утра до вечера.

Тут Сайсё-но тюдзё, обращаясь к Тюнагону, которого, как видно, считал устроителем нынешнего празднества, произнес:

— Помню:

недавноЭти деревья стоялиВ пышном цвету.Увы, сегодня и к ним— Пришла унылая осень…

— На вишни взглянул,И мне открылось внезапно:Нежность цветов,Яркость осенних листьев —Все преходяще в мире… —

ответил Тюнагон.

А вот что сложил Эмон-но ками:

— Как удалосьНезаметно осени скрыться?В этой горной глушиОт багряной листвы и на мигНе отрывал я взора.

Дайбу же ответил ему так:

— Того уже нет,Кто бывал здесь в прежние дни (428),Но плющ и теперьУпорно ползет по камнямПодле хижины горной.

Он был старше остальных и горько заплакал, внезапно вспомнив те времена, когда покойный принц был изящным юношей.

— Осень уйдет,И еще тоскливее станетВ роще унылой.Так хоть ты пролетай стороной,Ветер с горных вершин, —

сказал принц Хёбукё.

На глазах у него заблестели слезы, и многие из тех, кто знал, в чем дело, были растроганы. «Видно, эта особа истинно дорога его сердцу! Как же он должен страдать, не имея средства свидеться с ней сегодня!» — сокрушались они, но невозможно было и помыслить о том, чтобы отправиться туда со столь пышной свитой.

Гости снова и снова повторяли вслух наиболее удачные из сочиненных вчера стихов. Немало было сложено и песен Ямато, но среди такого шумного застолья редко возникает что-нибудь значительное. Вряд ли стоило записывать даже некоторые…

Сестры с волнением прислушивались к долго не смолкавшим голосам передовых, но наконец затихли и они. Принц уехал.

Дамы, столько сил потратившие на приготовления, чувствовали себя обманутыми и не скрывали своего разочарования. А Ооикими?..

«Увы, не зря говорили люди, что сердце принца изменчиво, словно краска из лунной травы (429), — думала она. — Впрочем, если верить всему, что говорят, получается, что мужчины просто не могут не обманывать. Как ни незначительны прислуживающие у нас дамы, кое-какой опыт есть и у них, а все они, вспоминая о прошлом, рассказывают, что мужчины не скупятся на нежные слова и охотно расточают их даже перед теми, к кому не испытывают никаких чувств. Я всегда полагала, что столь дурные наклонности встречаются лишь у людей низкого происхождения, а особы, занимающие высокое положение в мире, должны по крайней мере считаться с приличиями. Но, как видно, я ошибалась. Да и отец всегда был невысокого мнения о принце Хёбукё, ему и в голову не приходило… Но Тюнагон так уверял меня в его искренности! Вот я и уступила, сама того не желая. А что принес нам этот союз, кроме новых горестей? Хотела бы я знать, какого мнения Тюнагон о принце теперь, когда стало ясно, что его чувства вовсе не так глубоки, как казалось? Здесь нет дам, мнением которых я бы дорожила, и все же знать, что даже они смеются над нами…»

Мысли одна другой тягостнее теснились в ее голове, и скоро она почувствовала себя совсем больной.

Младшая сестра тоже приуныла. Во время их редких встреч принц всегда

пылко клялся ей в верности, и она надеялась, что он не переменится к ней, пусть даже теперь они и принуждены жить в разлуке. Когда он долго не приезжал, она беспокоилась, но находила утешение в мысли что различные, не зависящие от него самого обстоятельства полагают тому преграды. Но вот он проехал мимо, даже не заглянув к ней, и Нака-но кими почувствовала себя жестоко обманутой. Она проводила дни в беспрестанной тоске и слезах, а порой такое страдание отражалось на лице ее, что у Ооикими больно сжималось сердце. «Когда б мы жили сообразно своему званию, — думала она, — окруженные вниманием и заботами близких, принц не посмел бы так обращаться с ней. Да и мне нечего ждать от жизни. Тюнагон не оставляет нас своими заботами лишь потому, что рассчитывает на мою благосклонность. Вероятно, какое-то время я сумею держать его в отдалении, но ведь ничто не длится вечно. Дамы, которых случай с сестрой ничему не научил, при первой же возможности постараются и моим будущим распорядиться по-своему, и, хочу я этого или нет, я принуждена буду покориться. Наверное, именно этого опасался отец, когда призывал нас не связывать себя брачными узами. Мы явно обременены несчастливой судьбой и обречены терять тех, кто нам близок. Скоро и я стану предметом для посмеяния, так стоит ли жить? Ведь это увеличит страдания ушедшего. А если хотя бы я сумею избежать столь печальной участи и уйду из мира прежде, чем обременю себя особенно тяжкими прегрешениями…»

С горести Ооикими занемогла и не вкушала даже самой простой, необходимой для подкрепления здоровья пищи. Она вздыхала и печалилась, думая лишь о том, что станет с Нака-но кими после ее смерти, и мучительная тоска сжимала ее грудь, когда она видела перед собой печальное лицо сестры. «Каким тяжким ударом будет для нее мой уход! — думала она. — Ее удивительная красота позволяла мне тешить себя надеждами, и весь смысл своей жизни я полагала в том, чтобы создать ей достойное положение в мире. Наконец судьба связала ее с человеком высокого звания, но, увы… Боюсь, что очень скоро, сделавшись предметом беспрерывных насмешек и оскорблений, она принуждена будет скитаться по миру, словно женщина самого низкого состояния. Право, может ли быть участь печальнее? Да видно, такое уж безрадостное у нас предопределение…»

Тем временем принц Хёбукё, вернувшись в столицу, подумывал, а уж не отправиться ли ему потихоньку снова в Удзи. Однако Эмон-но ками постарался распространить во Дворце слух, будто бы принц столь неожиданно выехал в горы только ради того, чтобы увидеться со своей тайной возлюбленной, и будто бы в мире уже поговаривают об этой предосудительной связи.

Узнав об этом, Государыня огорчилась, а Государь разгневался и строго-настрого запретил принцу покидать Дворец и жить в доме на Шестой линии. Более того, как ни противился принц, было решено все-таки соединить его с Шестой дочерью Левого министра.

Эта весть чрезвычайно встревожила Тюнагона. «Возможно, я и в самом деле совершил ошибку, — сетовал он. — Или так было предопределено? Но разве мог я забыть, как беспокоила покойного принца мысль о будущем дочерей? Неужели я должен был допустить, чтобы эти прелестные особы, не получив никакого признания, так и пропали в глуши? Больше всего на свете мне хотелось обеспечить им достойное положение в мире… И вот, не имея сил противиться настояниям принца и раздосадованный тем ложным положением, которое пытались навязать мне, я счел возможным… Наверное, я действительно виноват. Но ведь если бы я сам решил соединить судьбу с одной из сестер, никто бы не посмел меня осудить». Впрочем, стоило ли так терзаться? Ведь изменить ничего уже было нельзя.

Принц же, беспрестанно помышляя о Нака-но кими, впал в совершенное уныние.

— Если есть где-нибудь особа, к которой стремятся ваши думы, — снова и снова говорила ему Государыня, — привезите ее в столицу и создайте ей положение, сообразное ее званию. Тогда вам не о чем будет беспокоиться. Государь изволит возлагать на вас большие надежды, и если о вас станут дурно говорить…

Однажды в тихий дождливый день принц Хёбукё зашел к Первой принцессе. В покоях было безлюдно, а сама принцесса рассматривала свитки с картинками. Принц беседовал с ней через занавес.