Повесть о Гернике

Хайм Поль

Следующую ночь она провела на касерио у Эльвиры, в двух километрах от города, это расстояние ей теперь приходилось преодолевать пешком. Эльвира так и не нашла тела отца в моргах Бильбао. Чтобы хоть как-то её утешить, Эухения говорила, что ей надо радоваться, ведь её трое прекрасных детей и муж живы-здоровы, а каково ей, на своих глазах потерявшей семью, всю жизнь нести этот крест. Эльвира потихоньку успокаивалась, начинала стряпать: варила суп, пекла лепешки с чоризо. При дрожащем пламени свечи, наполнявшем дом огромными тенями, Эухения убаюкивала крошечную, всего несколько месяцев от роду дочь Эльвиры Марию-Анжелес. До неё доносилось странное невнятное бормотание вперемешку с приглушенными рыданиями. Непонятно, то ли её подруга молилась, то ли разговаривала с без вести пропавшим отцом, прощалась с ним...

Теперь

это касерио стало для Эухении её новым домом. Она жила на первом этаже, в пристройке, здесь же за деревянной перегородкой помещалась домашняя скотина. Орчи и Тксомин постоянно приходили к ней во сне. Всякий раз, когда Эухения видела их лица, навсегда застывшие в маске смерти, она в отчаянии и в ужасе кричала, просыпалась, остро чувствуя свое одиночество, вставала, вся дрожа, шла освежить себе лицо водой из колодца, а потом, прижавшись спиной к срубу колодца, смотрела на небо в облаках, пока наконец в его перламутровой голубизне не брезжил рассвет.

В одно из воскресений, когда они ещё завтракали под большим тутовым деревом в саду, ели помидоры в оливковом масле с натертыми чесноком ломтиками хлеба, к касерио подъехал лейтенант, с ним в коляске его военного мотоцикла сидел отец Эусебио. С торжественным видом они втащили в дом большой мешок нута, который подобрали на месте разрушенного ресторана "Арриен".

Начинается великий исход баскского народа. Тысячи людей покидают свою разоренную родину. Франция, Англия, Россия уже официально изъявили готовность принять у себя женщин и детей. Всеобщая конфедерация труда взяла на себя трудоустройство более двух тысяч молодых баскских эмигрантов во Франции. Это сообщили лейтенант с отцом Эусебио. Они стали убеждать присутствующих тоже уехать из страны.

– Герника - мертвый город, но война на этом ещё не закончилась, говорил Гандария.
– Бильбао бомбят каждый день. Итальянская дивизия "Черные стрелы" заняла Бермео. Все активнее наступает Мола. Скоро мы уже не сможем обеспечивать безопасность отдельным, обособленно стоящим касерио, вроде вашего.

От Бильбао до Бордо и Англии ежедневно ходят суда, так что он мог бы обеспечить их местами, внести их в списки пассажиров. У отца Эусебио есть новости о чете Арростеги. Машинист с "Хабаны" встретил доктора в Васкском баре в Сэн-Жак-де-Люз. Тот говорил, что готов у себя принять одну, а то и две семьи беженцев.

Эльвира наотрез отказалась: никуда она не двинется, ни за что не оставит здесь своего мужа одного в лапах националистов. Эухения слушала их почти безучастно, все время молчала. Душа её была поглощена горем утраты, она омертвела. Весь этот разговор для неё вообще не имел никакого смысла, так как меньше всего её сейчас могла беспокоить угроза её собственной жизни. Позднее она будет вспоминать хрипловатый голос отца Эусебио, говорившего о победе Франко как о чем-то уже вполне вероятном, едва ли не предрешенном. Лейтенант и не думал с ним спорить, похоже, он и сам был того же мнения. Говорил, что не останется в Испании, если во главе страны встанет предатель, не погнушавшийся привлечь иностранную военную силу и с её помощью опустошить собственную страну. Он понимает по-французски. Скорее всего уедет жить во Францию. Эухения тоже должна подумать о будущем, не жить же ей только прошлым. Гандария продолжал, настаивая:

– Ваша родная деревня, точно так же, как Дуранго, как Герника, полностью разрушены, стерты с лица земли. Неизвестно, сколько лет ещё понадобится, чтобы их восстановить. Кроме нас, у вас здесь никого не осталось. Даже ваш патрон Серафин, и тот погиб. Боюсь, кроме изгнания, у нас всех нет будущего, нет другого пути...

Эухения молчала, не спорила, сидела словно замороженная, в полной прострации. Она была не способна ни возражать, ни соглашаться. Для неё собственная судьба уже не представляла никакой ценности, ей было абсолютно безразлично, что её ждет впереди. Плохое ли, хорошее, ничто отныне не могло уже исправить, изменить её жизнь. Но тут лейтенант решился ей вдруг напомнить об их разговоре в то самое воскресенье, накануне бомбежки. Тогда, выйдя из церкви после службы, она увидела доктора Арростеги с супругой, и те готовы были взять её с семьей во Францию. Она отказалась.

Это воспоминание вдруг

словно током пронзило, раскололо её сознание. Это ужасное чувство вины, с которым придется жить до конца дней своих, приговор без права апелляции! Она никогда не сможет простить себе этого. Теперь это проклятие, обрекающее её на полное одиночество, ей предстоит нести до гроба. Она - частица того навсегда ушедшего, исчезнувшего, сгинувшего в небытие мира. Пережить такое, остаться одной на всем белом свете - вот оно, то самое страшное наказание, которое она в полной мере заслужила. Когда начались бомбежки, она инстинктивно запретила себе об этом думать, отгоняла от себя все, что могло напомнить ей о том разговоре, чтобы не тронуться: это одно уже могло свести её с ума. Держа на ладони судьбу своих близких, она взяла и зажала кулак, раздавила её, задушила как беззащитного птенца, точно неразумный, не ведающий, что творит, ребенок, слишком увлеченный своей игрой. Она ведь знала. Как она могла?! Это она обрекла их на гибель. Ко всему прочему это всеобщее, повальное ослепление людей вокруг. Человеческая беспечность, разумеется, вещь заразная. Надежда на чудо: как можно было верить всем этим наивным сказкам, романтическим бредням? Как можно было всерьез ожидать чудодейственного спасения от дуба, якобы оберегающего Гернику? Неужели какой-то мистический символ действительно был способен уберечь город и людей от авиации, уже успевшей до того обратить в пепел пол-области? Ее беспокоило, сможет ли мама перенести переезд, волновало её здоровье. И теперь вот мама её мертва. Теперь они все мертвы. Это она виновата. Какие могут быть разговоры о будущем, о её будущем!

– Эухения, вы слышите меня?

Голос лейтенанта. А потом Эльвиры:

– Ты меня напугала. У тебя был такой странный отсутствующий взгляд. Я едва не подумала, что ты теряешь рассудок.

– Эухения, надо уезжать, - говорил Гандария, не теряя надежды её убедить.
– Уверен, вы сможете найти работу во Франции. Отец Эусебио готов вас сопровождать. Пожалуйста, будьте наконец благоразумны!

Она теперь и не вспомнит, как это получилось, почему вдруг она согласилась. Реальность событий и время навсегда утратили для неё свои очертания. Помнит только, как ночью её опять навещали призраки близких, как мучили кошмары. За ночью неизменно следовал день, пустой, никчемный.

Десять дней спустя они с отцом Эусебио смешались с толпой отъезжающих на пристани в порту Бильбао. С ними был и адвокат Николас Анитуа. В свои тридцать лет он все ещё мечтает, надеется, что увидит свою страну свободной. Его ждут в Тулузе, у него там близкая родня. Мрачное свинцовое небо, туман и пронизывающий ветер удивительно точно соответствовали печальному моменту в жизни людей, вынужденных покидать свою страну. Николас показал им на седовласую женщину во фланелевом костюме. Это была сама леди де ла Сота. Два парохода - "Гоицеко-Ицарра" и трансатлантик "Хабана" перевезли за эти три недели уже несколько тысяч беженцев: кого в Англию, кого в Бордо. Интересно, сколько их здесь сегодня утром? Несколько сот? А может, и целая тысяча. Все уже знают: на прошлой неделе немецкие самолеты бомбили набережную Сантурсе. После этого несколько дней подряд погрузка на корабли производилась только по ночам.

Дети самых разных возрастов под присмотром священников и сопровождающих взрослых уезжали. Рыдая, они прощались с родителями, родными надолго, возможно, навсегда. Лаяли, безнадежно выли брошенные собаки. Кучи багажа. Чего здесь только нет: радиоприемники, птичьи клетки, бидоны с оливковым маслом, матрацы, тюфяки в несметном количестве. Двое мужчин стоят с овечками на руках. Одинокая, без багажа и провожающих, Эухения смотрит на них, думает о том, что ждет их всех впереди. Ее собственная судьба, похоже, её мало волнует. Николас рассказывает: на прошлой недели на пароходе "Хабана" было отправлено четыре тысячи детей в Саутгемптон. Их там ждали развлечения, подарки. Городские власти выделили такси, которые отвезли их в специально созданный лагерь. Неподалеку на летном поле проходили учебные тренировочные полеты. Увидев над своими головами самолеты, дети в ужасе, с криками, попадали ничком на землю, несмотря на все усилия переводчиков и сопровождающих объяснить им, что в небе над ними английские самолеты, самолеты друзей.