Повесть о красном Дундиче
Шрифт:
Мы же не анархисты — сказал бородатый — Это они призывают уничтожить все, что пришло к нам от царизма. Но ведь это все — он сделал широкий жест, — создано руками народа и должно быть сохранено. Декрет об этом подписал Ленин.
Только услышав фамилию вождя, Дундич понял что перед ним не Владимир Ильич.
И он прямо спросил, видел ли бородач Ленина.
— Разумеется, — ответил он, улыбаясь. — Я работаю помощником у Владимира Ильича.
Все вокруг радостно загудели, с еще большим любопытством разглядывая нового знакомца. И когда Дундичу показалось, что до его мечты остался
— Понимаю вас, дорогие товарищи, но устроить вам встречу с Владимиром Ильичом не берусь. Сейчас начнется заседание Совета труда и обороны, затем выступление на заводе большой Совнарком… В общем, день расписан по минутам…
Поглядев на погрустневших бойцов, он с надеждой добавил:
— Думаю это не последний ваш приезд в Москву В следующий раз заранее меня предупредите Вот вам мои координаты Он достал листок из папки, написал на нем карандашом несколько строчек и протянул листок Дундичу. Извинился и большими шагами пошел в сторону Спасских ворот.
В записке был указан телефон и фамилия секретаря Председателя Совнаркома. Дундич бережно сложил листок и спрятал в карман гимнастерки.
Хотя и не сбылась мечта, но Дундич возвращался в Царицын с надеждой, что ему еще раз доверят доставить в Москву хлеб революции.
В донском хуторе
Октябрьское солнце незаметно подкралось к окнам небольшой хуторской школы и заглянуло в класс. Мария Алексеевна задумчиво смотрела на займище и читала ребятам стихи:
Унылая пора! Очей очарованье Приятна мне твоя прощальная краса Люблю я пышное природы увяданье В багрец и золото одетые леса…Дети, слушая учительницу, нет-нет да и поглядят на улицу: там то верховой проскачет, то телега проскрипит, то прохожие громко заговорят. Мария Алексеевна подошла к окну, чтобы закрыть створки да остановилась. Почувствовала жар на щеках. Захотелось прижать руки к груди и прошептать, господи, неужели он?
На гнедом тонконогом дончаке подъехал молодой всадник. Был он в белой папахе красном френче и малиновых галифе. Кавалерист взялся рукой за наличник и заглянул в класс. Лицо у него нездешнее продолговатое, брови и глаза темные, а под щеточкой рыжеватых усов притаилась добрая улыбка, будто встретил он давних друзей.
Она еще ничего не знала о всаднике — кто он, откуда, как зовут? Но сердце, вдруг сорвавшееся с привычного ритма, бешено выстукивало одно слово: он. Потупившаяся девушка хотела — еще раз взглянуть в лицо конника, но длинные густые ресницы не поднимались, будто отяжелели. «Господи, благодарю тебя», — шептала она про себя. Почему она благодарила бога и почему именно всадник был «он», вчерашняя гимназистка не знала.
Случившееся было явлением для нее. Она не знала, и что оно принесет ей в жизни — ответное чувство, радость, счастье, а может быть, напротив, отвергнутую любовь, горе, но что всадник ее судьба, учительница не сомневалась. К ней пришла пора любви, она должна найти своего
За спиной зашушукались, задвигались дети. Это вывело ее из оцепенения. Но вместо того чтобы унять не в меру ожившую детвору и усадить всех по местам, Мария Алексеевна попросила:
— Ну что же вы ребята, приглашайте товарища в школу.
Гость видел, что своей просьбой учительница пытается скорее избавиться от внезапного смущения. Но в чем причина смятения? Может ее отец, брат или муж воюют за кадетов, и она испугалась? Однако сметливым глазом разведчика он не заметил ее испуга. Точное определение состояния девушки — смущение. От этого открытия он сам почувствовал как влажнеет кожа над верхней губой над бровями.
Окно чуть не доверху заполненное смышлеными рожицами загудело.
— Заходите дядя!
Но всадник оставался на коне. Мария Алексеевна отодвинутая в глубину класса, с любопытством и непонятной для себя тревогой подумала, что он может так же неожиданно, как появился, исчезнуть. Неужели он не из полка, который утром вошел в хутор на отдых? Пересиливая нестройный ребячий гомон, она спросила:
— Вы из полка?
Всадник кивнул. Это придало ей смелости.
— Расскажите, что там на фронте, как Царицын.
Но всадник неожиданно смутился и стал объяснять, неторопливо подбирая слова:
— Я говорю по-русски плохо-плохо. Я серб.
— Серп, — засмеялись ребятишки. — Мария Алексеевна, он серп, которым хлеб жнут!
Незнакомец нахмурился, а когда понял объяснение учительницы, тоже засмеялся и великодушно пояснил:
— Вы на Дону казаки, а мы в Сербии сербы. Уразумели? — И совсем по-домашнему подмигнул: — Серп — для контрреволюционных сорняков. — Лихо выхватив шашку, он со свистом рассек воздух.
В это время прозвенел звонок, и школьники, собрав книжки и тетрадки в холщовые сумки, с гвалтом и смехом, словно юркие чижи, выпорхнули на улицу. Когда учительница вышла на крыльцо, незнакомец уже спешился и, простреливаемый восхищенными и завистливыми взглядами казачат, поправлял на себе портупею, бинокль, черные ножны шашки. Увидев учительницу, он извинился, что помешал закончить урок.
По улице шли шумной гурьбой. Впереди красный кавалерист и учительница, а за ними ребята. Они вели на чембуре гнедого.
— Мне дорого видеть вас. Я долго-долго не был в школе, — задумчиво сказал он, потом уже веселее добавил: — Я слышал, дети зовут вас Мария Алексеевна. Но вам мало-мало лет. Вы просто Маруся, Марийка.
Мария Алексеевна смутилась и произнесла:
— Я вовсе не учительница, а гимназистка.
— А почему учите? — полюбопытствовал он.
— Учитель сбежал с кадетами, — просто ответила она и вдруг спросила — А как вас зовут?
— Когда записался в Красную Армию, назвал себя Алексой. Так делали многие, чтобы дома родным не было плохо. Теперь не боюсь. Сказал, что я Иван сын Тома. Записали Иван Антонович. Так мало кто зовет. Больше — товарищ Дундич. Старшие — Ваней.