Повесть о кружевнице Насте и о великом русском актёре Фёдоре Волкове
Шрифт:
— Не пойду.
А Лялина дальше:
— Ах, ах, милочка моя! Что ж вы? Трагедию «Семиру» будут нынче комедианты купца Волкова представлять. Говорят, до того жалостная! Я уж наказала, чтобы билеты припасли... Петербургского сочинителя какого-то...
Лизавета Перфильевна слушала в суровом молчании. Думала: не зря, ох, не зря поминал в нынешней проповеди отец Варфоломей про вертепы... Вон куда зараза прошла! А шляпка? Фу ты, смотреть тошно на эту шляпку!
Спросила громко, чуть прищуря глаза
— Вы, милочка моя, проповедь нынче слушали?
Лялина поглядела на Лизавету Перфильевну:
— Разве не приметили меня? Неподалёку от вас стояла...
— Потому и спрашиваю! А у вас, милочка моя, одна суета в мыслях... Сами по театрам расхаживаете да ещё хвалу вертепам произносите... Стыдитесь!
Лялина чуть не задохнулась от возмущения. Остановилась. Нет, вы подумайте! Какая-то Сухарева да поучать её взялась? Её, которая два раза в Петербурге побывала. У которой брат...
Ну, нет!
И, поглядев на Лизавету Перфильевну тоже с прищуром, спросила медленно:
— И нечего вам, голубушка, людей уму разуму учить. Я-то разок-другой, это верно, в театре была... В том греха большого не вижу. А вот вы-то хороши! Свою дворовую девку пускаете выламываться при всём народе...
У Лизаветы Перфильевны глаза налились гневом:
— Вы что, в своём уме?
— И в уме своём и в здравой памяти! — отчеканила Лялина. — А про вашу девку весь город толкует. Нынче будет в театре представлять. Стыд и срам! Ещё такого не было... Да я бы, чтобы свою пустила! Да я бы...
У Лизаветы Перфильевны губы побелели. Крикнула:
— За такие слова в ответе будете! Чтоб моя девка...
— А уж про то вам лучше знать! — кинула Лялина и, высоко подняв голову, прошла мимо Лизаветы Перфильевны.
Лизавета Перфильевна стояла как оглушённая. В голове всё помутилось.
Да нет... Быть того не может? Её дворовая девка чтобы посмела думать о таком, да чтобы без её ведома? Со зла наговорила сейчас трещотка...
Но откуда же такие толки пошли? Раз нет огня, не бывает и дыма.
— Неонилка!
А Неонила Степановна рядом, под рукой. И объяснять ей не надо, что от неё требуется.
— Разузнаю, матушка-барыня...
— И чтобы без промедления!
— Не извольте беспокоиться...
Расплата
Весь тот день глаза у Насти были синими, испуганными, счастливыми. И, точно сговорясь, все старались в этот день делать для неё только самое хорошее.
Чуть свет из девичьей прибежала Фленушка. Обняла Настю. Принялась её жарко целовать. Зашептала ей на ухо:
— Знаем про нынешнее... Всё знаем! Голубка ты наша... Соловушко голосистый!
Сунула Насте в руку кружевной платочек.
— На, возьми... Такой не совестно будет и княжне держать в руках.
—
Но Фленушка обратно подарка не взяла, а Насте на прощанье шепнула: снаряжают они всей девичьей Анфиску. Ей, счастливой, выпал жребий идти смотреть сегодня Настину игру...
В мыслях Насти промелькнуло почти забытое. Неужто и двух лет не прошло с той поры, когда, вот так же, и её всей девичьей снаряжали на представление, что шло в амбаре на Пробойной улице? Только не пришлось ей туда сходить...
А нынче? Поверить трудно...
Когда Настя с Грунькой ввозили во двор на салазках кадки с водой, ворота им открыл Сидор, тот мужик, что топит печи в барском доме. Никогда прежде такого не случалось, а сейчас широко распахнул обе створки.
— Зачем, дядя Сидор? — сказала Настя. — Мы ведь и калиткой можем. Кое-как, а пролезают салазки...
А Сидор вынул из-за щеки денежку, повертел перед Настей и хитро мигнул.
— И ты пойдёшь? — испугалась Настя.
— А то нет? — усмехнулся Сидор и, взяв из Настиных рук верёвку, помог ей подтащить салазки с водой поближе к крыльцу.
У Насти дух занялся. И Сидор пойдёт глядеть её Семиру...
Ох, только бы не осрамиться, только бы не сплоховать!
Девчонка Грунька с самого утра канючила жалобные олова:
— Настя, а Настя, возьми меня задарма... Настя, Настенька! Я на ту дедову копеечку орехов купила, у меня больше нет...
Насте стало жаль девчонку. Вон слезу пустила. Носом шмыгает.
Обещала. Только строго-настрого велела Груньке лишнего не болтать:
— Упаси бог, Грунюшка, не поминай ни имени моего, ни чья буду...
У Груньки вмиг и глаза высохли и нос она получше подолом утёрла.
Но вот что самое удивительное: все дворовые, разве только за малым исключением, знали о том, что Настя сегодня будет представлять в театре. Но в господский дом это не проникло. Никто из Сухаревских, никто из их приближённых и прихлебателей пока ничего не знал о предстоящем.
Перед самым Настиным уходом, когда ей уже бежать на представление той узкой тропкой, что проложила она между высокими сугробами, Настю позвала в людскую стряпуха Варвара.
— Уволь, Варварушка, — сказала Настя, — не стану есть... Не до того мне сейчас...
Но Варвара не затем кликнула Настю. Она подала ей малиновый, в жёлтых цветах, полушалок. В нём к венцу Варвара ходила, а для такого случая пусть Настя голову покроет.
Опять Настя принялась отнекиваться. Да что они все, словно сговорились её обряжать! Точно на смерть...
Варвара обиделась:
— Я от чистого сердца, а ты отказываешься...
Ничего не поделаешь — накинула Настя на плечи Варварин малиновый полушалок.