Повесть о лейтенанте Пятницком
Шрифт:
Перед окопом Пятницкого немцы появились неожиданно, вынырнули холера их знает из какой ямины Внешне спокойный, Степан Данилович несуетливо, расчетливо кинул две гранаты, взялся за автомат. Пятницкий бросить гранату не успел: ДШК, похоже, узрел этих немцев, резанул по ним крупнокалиберной светящейся струей Повернули, дали тягу. Чека выдернута, обратно в карман гранату не сунешь, на бруствер не положишь. Кинул - аж в плече хрустнуло. Боялся - не долетит. Нет, хорошо упала. Успел и Савушкин обойму выпустить, снова приник к трубке.
–
– окликнул Пятницкий разведчика.
– Иду, Владимирыч,- Степан Данилович выпростался из снежного гнезда, положил ближе к Пятницкому оставшиеся гранаты, подал автомат.- Возьмите, а мне свой пистоль на всякий пожарный.
Пятницкий отдал ТТ, принял автомат. Степан Торчмя ухватил провод в рукавицу и швырком скатился за бугор. Уже оттуда крикнул Савушкину:
– Женя, кинь неразмотанную катушку, может, наращивать придется!
Первое время о продвижении Степана Даниловича сообщал втиснувшийся в снег красный трофейный кабель: пошевеливался, вздрагивал, рыхлил земляные смерзки. Потом успокоился - далеко отполз Данилыч. Савушкин вдавил трубку в ухо, слушал, время от времени, нажав клапан, умоляюще спрашивал: "Припять, Припять... Ну где ты, Припять?
– и для верности называл себя: - Я Кама, я Кама. Припять, слышишь?"
Не слышала батарея, не откликалась.
А тут опять немцы. Эта схватка длилась дольше, чем первая, но того унизительного, гнусного страха, который сковывал вначале, не было. Страх, вызванный малочисленностью "войска" Пятницкого и его обособленностью от пехоты, прошел с появлением трех упыхавшихся, чумазых солдат с ручным пулеметом.
– Кто тут Ромка? Есть такой?
– весело спросила потная оскаленная рожа, обдав Романа махорочным перегаром.
– Кто такие?
– холодно спросил Пятницкий.
– Ай не видишь? Свои в доску... Не дуйтесь, лейтенант. Ротный увидел артиллеристов и прямо места не находит, тревожится: "Неужели там Ромка, неужели Ромка?" Вот я так и спросил.
Второй, сутулый дылда, оборвал его:
– Хватит, ботало коровье. Вы - Пятницкий?
– Да, Пятницкий. Кто вас послал? Какой ротный?
– проговорил Роман, узнавая в солдате того, из дзота под Йодсуненом, и догадываясь, о каком ротном идет речь.
Стал приглядываться к нему и пулеметчик.
– Младший лейтенант Пахомов послал. Велел узнать, что тут у вас, все ли целы. Вот он,- показал на третьего,- возвернется, обскажет, а нам приказано ваше НП охранять. Эти гады, того и жди, полезут. Чуете?
Стихший было обстрел реки снова усилился. Часть минометов перекинулась на позиции мурашовского батальона. Пришлось вкопаться поглубже.
"Ботало" установил пулемет и повернулся к Пятницкому. Похлопывая пулемет рукавицей, весело спросил:
– Пять дисков. Хватит, товарищ лейтенант?
Роман встречал таких веселых. Нервная у них веселость. Что ж, в бою всяк по-своему себя бодрит. Только вспыльчивы такие весельчаки
– Скажешь, что Пятницкий человека на линию выслал. Наладится связь четыре ствола будет. Понял?
– Чего не понять-то. Понятно. Идти можно?
– Идти...- усмехнулся ободренный Роман.- Доползи хоть в целости. И это... Скажи - рад слышать о нем, мастодонте.
– О ком таком?
– О звере во-от таком,- раскинул Роман руки и одновременно с близким взрывом взвыл от боли. Стряхнув перчатку на снег, он детским движением сунул пальцы в рот. Сутулый качнулся к нему.
– Че тако, че с вами?
Роман вынул пальцы, помахал, охлаждая, и только тогда посмотрел на них. Ногти покрывались синюшной темью.
Убедившись, что с лейтенантом ничего серьезного не произошло, связной сказал: "Ну, я пошел" - и пескариком скользнул под уклон.
– Комком тебя, лейтенант, хлобыстнуло. Распустил крылья-то,- объяснил "ботало".
– Закрой хайло,- одернул пулеметчик напарника.-Тебе бы так. Вы снежком их, товарищ лейтенант, пальцы-то, пусть охолонут.
Мучаясь от нестерпимой боли, Роман нагреб в кучу серого снега, упрятал туда кисть. Почуяв облегчение, благодарно посмотрел на солдата, вспомнил утренний переход через Алле и даже фамилию этого солдата.
– Как хорошо. Хомутов, что встретились Я там, на речке, про одного на вас подумал.
Некрасивое вытянутое лицо солдата потускнело.
– Я ничего, живой покуда. Дружка мово... Помните, на перине кемарил? На леде остался, вот эту боталу дали...
– Я тебе что, пряник? "Да-ал-и-и",- передразнил его напарник.
– Зачем пряник, ботало, говорю,- улыбнулся вроде бы глухой к юмору старый знакомец Романа.
– Какой есть. Умных-то - к умным, а меня вот - к тебе.
Незлобивую перебранку прервал рев новой контратаки. Пятницкий почувствовал, как инстинктивно поджались пальцы ног, криво усмехнувшись над этой мерзкой человеческой слабостью, взялся за автомат. Савушкин торопливо завязал тесемки на шапке, освобождая руки для карабина, сунул трубку под наушник и лег рядом с Пятницким.
– Ничего, Женя, отобьем и этих,- сказал ему Роман.
– А чего, я ничего,- бодрясь, пролепетал Женя и передвинул мешавший под животом подсумок.
Сутулый пулеметчик пощурился в сторону немцев - как далеко, растуды их,- деловито установил прицел, полулежащий, устраиваясь поупористей, посучил ногами.
Автоматный огонь становился все гуще и плотнее, пули летели над головами, цокали о землю, фырча и повизгивая, рикошетили.
Пятницкий приладился к прикладу, борясь с волнением, выцелил рослого немца с раззявленным ртом, нажал спуск. Коротко и быстро стукотнуло в плечо. Немец выронил автомат, повалился. Роман, выискивая новую жертву, стал перемещать ствол, но Женя Савушкин толкнул его криком: