Повесть о лейтенанте Пятницком
Шрифт:
– Засеките время! Десятиминутный обстрел! Беглым!
Роман не мог ошибиться. Там, на том конце провода, у трубки был капитан Сальников. Не удивляясь партизанской команде Пятницкого, Сальников серьезно и четко повторил каждое его слово. Только после, когда выкрикнул вслед за Пятницким бесновато вздымающее слово "Огонь!", быстро спросил:
– Атакуете?
– Да.
– Мурашов жив? С ним нет связи Передай, пусть дальше рощи не зарывается. Закрепляйтесь в роще и держитесь там. Подошли свежие силы. Понял?
– Понял, товарищ капитан!
– Работай, композитор!
Непонятно,
Работа уже шла. Оттуда, где еще не убранные лежали возле станин и ровиков тела Василия Севостьяновича, Решетникова, Таипова и, быть может, еще кого-то, дивизион с бешеной силой кидал на двухкилометровую дальность снаряды, и они люто, зло терзали землю, деревья и все, что там было.
Содрогнув землю, рванули два стокилограммовых снаряда. Наверное, тот бээмовец по такому случаю еще парочку выпросил. Черным, тягучим шлейфом пополз дым от правой оконечности рощи. Значит, какому-то "фердинанду" в самый раз угодило. Второго бы накрыть.
Артиллерийский огонь противника, казалось, удвоился, и обещанные свежие силы не смогли выйти на рубеж майора Мурашова, роты которого преодолели изрытвленное снарядами четырехсотметровое пространство и просочились в рощу, где не было не только живых, но и мертвых немцев.
Продравшись через лесной бурелом, Пятницкий выбрался на другую окраину рощи и неподалеку от насмерть изувеченного штурмового орудия (вот и второй "фердинанд"!) разыскал командира батальона.
Сразу за лиственным колком (кажется, грабы, березы да худосочный осинник, теперь изломанные в прах) начиналась низина, скупо запорошенная снегом и изрябленная бесчисленными воронками, исполосованная колесами, истоптанная сапогами. Слегка прогнутое поле в километре от рощи утыкалось в постройки, кирпичные стены которых с удушающим хладнокровием сообщали, что тут Иванам рассчитывать на что-то сносное в ближайшее время нет никаких оснований. Пустынная залежь, давно не тревоженная лемехом, правой оконечностью обрывалась у дорожных посадок, левым крылом уходила к приречной пойме, где Алле делала крутой заворот на запад
Мурашов был мрачен, его картинные усики потеряли франтоватость, затерялись в темной небритости многодумного, осунувшегося лица. От двухсот человек, начавших штурм берегового кряжа, осталась едва треть, офицеров раз-два и обчелся, из ротных один младший лейтенант Пахомов. Успокаивало наличие трех легких минометов, ДШК, двух станковых и четырех ручных пулеметов. Силища для стольких штыков! Успокаивало, да не совсем Боеприпасы были на исходе, а мин - семь-восемь на "самовар". Кипяточком фрица не ошпаришь, так, самим морально погреться. Вся надежда на лейтенанта из артполка. Только бы связь не изрубили. О своей нечего думать. Рация побывала в полынье, а проводная натянута лишь между ротами. Вот артиллерийскую ниточку надо пуще жизни беречь. До темноты немного осталось, а там... Помыться с вехоточкой, отоспаться. Мужичков бы с автоматами сотенки полторы... Ладно, не надо жадничать - сотенку...
Мурашов с Пятницким стояли в отростке траншеи, где, по всей видимости, находилось у немцев боевое охранение.
– Дельно ты их сработал,- кивнул Мурашов в сторону самоходки.
Роман успел пристрелять по поселку первые орудия всех батарей, и его настроение, не в пример майору, было приподнятым. Мурашов отыскал в кармане сухарь черепичной крепости, разломил, подал Пятницкому.
– За "фердинанда", что ли?- улыбнулся Пятницкий.
– За это,- майор очертил полукружие,- с генерала потребуем. Сухарями не отделается. Кстати, ты, лейтенант, в сих делах не скромничай, особенно когда дело солдат касается. На всех пиши, кто не трус, на мертвых тоже. Сверху рядовых мужичков плохо видно, начальство может и не почухаться.
– Товарищ майор,- осмелился подойти не отлучавшийся далеко от Пятницкого Шимбуев.
Мурашов с треском кусанул сухарь.
– Чего тебе?
– Разрешите к лейтенанту обратиться.
Мурашов хмыкнул: нашел где строевую выучку показывать.
– Обращайся.
Шимбуев. приставил ППШ к стенке окопа, проворно скинул тощий вещмешок.
– У меня тут банка тушенки, дядька Тимофей успел сунуть, печенье офицерское. Пошама... Покушать бы вам
– Ординарец, чтоли?- поглядел Мурашов на Пятницкого.
– Не положено взводному. Разведчик. Валяй, Алеха, в землянку, сваргань. Не возражаете, товарищ майор? У Шимбуева и во фляжке найдется.
Шимбуев хотел что-то сказать, но махнул рукой, подхватил затасканную котомку и скрылся за изгибом траншеи. Мурашов сунул огрызок сухаря в карман, сказал:
– Тушенки пожевать не откажусь, а фляжку - потом. И без водки голова кругом. Как думаешь, не выщелкают нас до темноты?
– До темноты они сами деру дадут,- убежденно ответил Пятницкий.
Мурашов даже глаза распахнул.
– Твоими бы устами...
– Поглядите,- Роман махнул биноклем на пустошь, на излучину реки Алле, видную отсюда зарослями ивняка.- В бинокль виднее.
Мурашов долго смотрел в бинокль и без бинокля.
– Д-да, если у наших фрицев мозги не набекрень, иного им не остается, как ноги в руки. Двадцатая вон уже куда проперла.
За изгибом реки отчетливо прослеживался след боя, смещающегося все далее на запад. Прошли на бреющем "ильюшины". То наращивая, то утишая гул, косо вонзая в землю реактивные молнии, они покрутили там карусель. Усилился, плотнее стал огонь тяжелой артиллерии. Пятницкий указал на кирпичные строения и предположил о немцах:
– Тоже, поди, приглядываются.
Вернулся Шимбуев, пригласил в блиндаж:
– Идите с товарищем майором, подогрел на щепках. Мы с Женькой последим за немцами.
– Бинокль где?- спросил Пятницкий, не увидев на груди разведчика привычного там бинокля.
– Когда сюда пробирались... Осколком. Тут вот больно, кашлять трудно... Дайте мне ваш, я потом себе у немцев достану, с головой сыму.
Что посидят вдоволь, отдохнут в покое - этого и в уме не было, но перекусить все же успели. Ухнул неподалеку тяжелый, за ним - второй, третий... И пошло. Как живые, шевельнулись накаты землянки, нацедили пересохший суглинок. Мурашов с Пятницким поспешили вон. В щепки разносило остатки рощи, насаженной лет сорок назад здешними земледельцами.