Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов
Шрифт:
Якова Гавриловича кольнуло чувство стыда, и, как ребенок, натворивший невесть сколько проказ, он пустился на кончиках пальцев к выходу. У самых дверей ему послышались шаги и почудилось, что дверь качнулась.
Сергей действительно успел за это время войти и снова уйти, из коридора доносились его удаляющиеся шаги. Он вскоре пришел в сопровождении щеголеватого паренька — заведующего хозяйством больницы. Увидев отца, Сергей обрадовался, тепло пожал ему руку и продолжал прерванный разговор. Паренек робко взглянул на Якова Гавриловича, не без достоинства оглядел свои начищенные сапоги, потрогал золоченую цепочку, свисающую из карманчика брюк, и, обращаясь к врачу, спросил:
—
— Ничего, ничего, — сдержанно ответил Сергей, — говорите.
Заведующий хозяйством заботливо подтянул свой алый в крапинку галстук — истинное украшение молодого человека, — торопливо развернул план больничных построек, но тут же спохватился и спрятал бумагу в карман.
— Главный вопрос, как мы будем сараи крыть: дранью или тесом?
Врач оказался неподготовленным, он задумался, вопросительно взглянул на отца и, не скрывая своего затруднения, спросил:
— А чем, по–вашему, лучше?
Яков Гаврилович не слушает их, мысли его заняты другим. Сын холодно принял его, улыбнулся, пожал руку и тут же забыл о нем. Сергей недоволен, и справедливо. У него достаточно оснований быть недовольным своим отцом.
За окном посветлело. Между деревьями блеснуло холодное солнце и потонуло в облаках. Дождь перестал, а в больничном дворе никого по–прежнему не видно. Только беленькая курочка не находит себе места, кружится и кудахчет вокруг собачьей конуры. Она снесла там яйцо, когда никого не было, и не хочет расстаться с насиженным местом. Ей нет дела до свирепого пса, в конуре ее добро, он должен ей уступить.
«Упрямая курица!» — вздыхает Яков Гаврилович и отходит от окна.
Заведующий хозяйством вразумительно убеждает врача:
— Тесом лучше, конечно, еще способней железом.
— За чем же дело стало? — недоумевает врач.
— А за тем дело стало, — говорит заведующий хозяйством с видом человека, который знает свое дело лучше других, — что нет у нас сейчас ни железа, ни теса. — Паренек немало огорчен. — Ни железа, ни теса, — с сожалением повторяет он, — вот так.
Счастливая идея вдруг осеняет его, и глаза загораются восторгом.
— А не обойтись ли нам рубероидом?
Врач не обнаруживает ни малейшего удовольствия, идея не захватила его. Откуда ему знать, что рубероид — тот же толь, несколько лучшего качества.
— Впрочем, не стоит вам, Сергей Иванович, думать об этом, — предлагает заведующий хозяйством, — я как–нибудь сам… У вас и времени нет слушать меня, — виновато покосившись на Якова Гавриловича, говорит он, — может быть, только про комбикорм еще спросить?
— О чем?
— Про комбикорм, — уже более уверенно произносит он.
Сергей слышит это слово впервые.
— Не беспокойтесь, я и с этим управлюсь, обмозгую лучше не надо. Не угодно ли просмотреть этот балансик, — спрашивает заведующий хозяйством, — без него не дадут нам денег, нечем будет кормить больных.
— Я сейчас не могу, — говорит врач, — пожалуйста, в другой раз. Впрочем, дайте, я погляжу. «За двадцать стаканов клюквы, по пятьдесят копеек за каждый, — читает он вслух, — причитается десять рублей…»
Спрашивается, во–первых: не слишком ли это дорого? Правильно ли оформлен счет? Другой трудный вопрос: в соответствующую ли графу занесен расход? Так много этих граф, что трудно их не спутать. Так и есть, ошибка — не в том разделе сделана запись. Другая ошибка в графе, — клюква угодила не туда, куда надо. С подсчетом неладно, он откладывает на счетах несколько сумм и каждый раз получает другие итоги. «За ковку четырех задних ног и трех передних причитается…» С таким отчетом, пожалуй,
Точно зачарованный символикой цифр, врач, склонив голову, сидит неподвижно.
— Ладно, я управлюсь, — твердо заявляет заведующий хозяйством, — не беспокойтесь.
Он кивает головой, направляется к двери и вдруг спрашивает:
— Не слыхали ль вы, как кисель без крахмала варить? Кончился он у нас, а достать не успели. Не слыхали? Ладно, я потолкую с кухаркой.
Молодой человек уходит, а врач долго еще выводит на бумаге «руберойд», «комбикорм» и, озадаченный, смотрит на эти новые для него слова.
— Какой я, однако, скверный хозяин, о госте совсем забыл, — виновато улыбается Сергей. — Что же нового, отец? Как мать? Рассказывай.
«Он вовсе не сердится, это мне померещилось, — с облегчением думает Яков Гаврилович, — и глаза добрые–предобрые и улыбка прежняя».
Разговор длится недолго, Сергей что–то вспомнил, нахмурился, и выражение озабоченности затмило короткую радость.
«Что с ним? — недоумевает Яков Гаврилович. — Он словно чем–то подавлен».
— Я с фельдшером сегодня повздорил, — говорит Сергей, — просил дать мне денек поработать, кое–что сделать по хозяйству… — Взгляд его устремляется в сторону комнаты, увешанной чертежами, и выдает его тайну. — Обещал, дал слово и не сдержал.
Якову Гавриловичу кажется, что Сережа жалуется на обиду и ждет, когда отец утешит его. Ему хочется сказать сыну, что все фельдшера таковы, что они не стоят его огорчений, но не может от волнения заговорить.
— Какой же я болтун, — снова упрекает себя Сергей, — не предложил гостю позавтракать. Ты голоден, правда?
— Нет, нет, — отвечает Яков Гаврилович, — спасибо, не хочу.
— Так вот, мой фельдшер не сдержал слова, — следуя ходу своих печальных мыслей, продолжает он, — все утро отрывает меня от работы… Какой упрямый человек, ни словом, ни делом ему не докажешь, никак не переубедишь. Была у нас как–то на приеме старушка. Жалуется, что у нее «бог знает, что творится внутри», и просит в справке отметить, что она очень плоха. Обследовали старушку, ничего особенного не нашли, и фельдшер, конечно, справки ей не дал. Бросилась она ко мне, жалуется на невестку, которая замучила ее, одна надежда у нее на бумажку, авось пожалеют ее. Я выдал ей справку. Пишу, что она нездорова и нуждается в хорошем отношении к себе.
Смущенный внезапно нахлынувшим волнением, не зная, как отделаться от него, Сергей вспоминает, что на столе у него лежат неподписанные бумаги, и при. нимается старательно подписывать их.
— Пример этот, думал я, чему–нибудь моего фельдшера научит, ничего подобного. Приходит к нему сегодня больная и просит справку, что она не больна туберкулезом. Бедняжка голос теряет, и в деревне ее прозвали «чахоточной». Жених от нее отказался, подруги избегают, кончится тем, что она руки наложит на себя. Мой фельдшер стоит на своем: «Мы, говорит, удостоверяем лишь то, что нашли, не наше дело говорить о том, чего нет». Экий законник! — с досадой бросает Сергеи, и Яков Гаврилович узнает капризного Сережу, которому не угодили в школе отметкой. Сейчас он уткнется в тетрадь или книжку и замолчит на весь день. — Что ему, законнику, до девушки, до ее болячек! — жалуется молодой врач. — «Справка, — говорит, документ, такими вещами не разбрасываются». Как можно, спрашиваю я, больную лечить и в то же время ее мучить. Ведь никакое лекарство бедняжке впрок не пойдет. Оказывается, он этим строгостям у вас научился, в областной клинике три года работал.