Повесть о падающих яблоках
Шрифт:
– Пить хочу, Лёля. Налей мне, пожалуйста, вон тот сок, манговый.
Лелька, что было сил, толкнула девочку на пол и сама упала сверху, закрыв её собственным телом. Раздался взрыв, и весь зал заволокло чёрным густым дымом. Всё повторилось, как на той остановке: звон разбитых стёкол, крики, кровь… Только ничего этого Лёлька уже не слышала… Не слышала она и Сонин крик, и то, как Рейчел рыдала, обнимая бесчувственное тело «Лёли хадаши».
Пять лет спустя в уютной одноместной палате родильного дома лежала темноволосая девушка с татуировкой на плече в виде дракона. Вплотную к её кровати была придвинута детская кроватка, и там
– Т-с-с-с… Только уснула.
– Опять мы не успели на кормление, – высокий худощавый парень присел на кресло. Соня осталась стоять у двери.
– Ты уже решила, как назовёшь девочку? – шепнула она и в тот же миг, встретив взгляд дочери, поняла, что можно было обойтись и без этого вопроса.
Конечно, мама, – улыбнулась Рейчел. – У неё давно уже есть имя. И ангел-хранитель с русской душой по имени Лёлька.
_______________
[1] Здесь игра слов: Лёля – Оля. Оля хадаша – репатриантка (ивр.) к тексту
[2] «Уши Амана» – гоменташен. Треугольные пирожки со сладкой начинкой, которые пекут на еврейский праздник Пурим. к тексту
[3] мотек – милая (ивр.) к тексту
[4] олимка – искажённое от оля хадаша (ивр.) к тексту
[5] сабра – коренная израильтянка (ивр.) к тексту
Вторые руки
Что заставляет людей покидать насиженные места?
Почему родной, плоть от плоти которого ты есть, город, становится чужим, ненавидящим тебя и тебе же ненавистным?
Что такое происходит, после чего оставаться в родном городе невыносимо, и уезжают люди, бегут от тех, кто им причинил зло, либо бегут от себя, ибо сами источником этого зла и являются.
И те и другие забывают о багаже. Нет-нет, не о баулах и чемоданах, трясущихся в багажном отделении самого скорого поезда в мире. Люди забывают о себе, ведь багаж этот – они сами, а от себя, как известно, сбежать невозможно.
Зачастую тот, кто совершает зло, мучается куда больше, чем тот, кому это зло причинили, потому и бежит, соответственно, дальше, дольше и быстрее. Но – тщетно.
Люди играют в правосудие и в ответственность, с древнейших времён показательной публичной игрой была и остаётся смертная казнь; люди постигают правила игры под названием жизнь с детства, а когда вырастают, меняют плюшевые игрушки на… себе подобных, но все наказания – полнейшая чепуха по сравнению с неминуемым возмездием, с моментом, когда вершится настоящий суд, вершится тем, кто вправе вершить его. Возомнившие о себе и возведшие себя в ипостась высшую, недоступную, недосягаемую, не слишком ли часто мы говорим: «Никогда не прощу!», или того хуже «Я тебя прощаю…», забывая о том, что прав ни на первое, ни на второе не имеем.
«…Если вязать две лицевых и две изнаночных, чередуя, получается довольно симпатичный узор, вполне подходящий для этого свитера. Осталось самое малое – воротник, а потом сшить рукава, спинку… Пустяки. Завтра закончу.
И начну ажурную шаль. Огромную. Чтобы можно было закутаться в неё… накинуть на обнажённые
Женщина отложила вязание и подошла к окну. На углу улиц Елизабетес и Тербатас, как всегда в это время, было многолюдно. Люди возвращались с работы домой, где в уютных оранжереях кухонь расцветали васильковые розетки газовых конфорок под чайниками, и чайники, закипая, пускали облачка пара и свистели на разные голоса.
Ничего подобного в квартире женщины не происходило уже давно. Единственное существо, разделяющее с нею размеренное, однообразное течение времени, было равнодушно к чайникам и чаепитиям. Чёрный, вечно взъерошенный галчонок, в котором женщина души не чаяла, которому прощала и вытянутые спицы из вязания, и спутанные нитки, и разбитое стекло на фотографии в рамочке, попал в её квартиру самым невероятным образом: ранним летним утром он влетел в открытое окно и спикировал прямо на раскалённую сковородку, куда женщина собиралась налить масла – омлет с ветчиной и яблоками был её привычным завтраком.
Стряхнув испуганного галчонка со сковородки, она рассмеялась, – впервые с того дня, как тяжкий недуг одолел её.
Галчонок получил имя – Савелий, довольно скоро научился говорить «привет», «шарман» и «кошмар», и называть себя по имени – «Савушка». Кухню Савелий невзлюбил и никогда там не появлялся, зато обожал комнату с балконом и книжным шкафом, за стёклами которого спал целыми днями, удобно устраиваясь в промежутке между стеклом книгами.
Женщина протянула руку. Савушка уселся на ладонь и слился с чёрными пятнами, покрывающими нежную кожу.
«Восточная красавица, – дал же Господь внешность, а за ней, наконец-то, я. Два с половиной часа убить в очереди, и ради чего? Чтобы попасть к ясновидящей, которая к тому же, как говорят, совершенно слепая. Хотя… судьбу угадывать – другое зрение нужно… Ванга тоже была слепая, а видела лучше всех вместе взятых зрячих. Но эта, как её… Богдана – не Ванга. Денег не берёт. Интересно, на что же она живёт. Неужели на пенсию по инвалидности? Может не лишним будет и о Сергее узнать. Хотя… если ясновидящая – сама должна всё рассказать. Всё. Ни слова не скажу – буду молчать. Посмотрим, насколько ясно её видение. А вдруг она мне сейчас что-то плохое предскажет… Вот влипла…»
На картах или на кофейной гуще, на рунах или на картах Таро хоть раз в жизни приходилось гадать каждой женщине. Самые отчаянные гадают в ночь под Рождество, в Сочельник. Зеркала ставят, свечи зажигают, воск выливают в воду.
Другие верят, что если в Купальскую ночь веночек сплести да по воде пустить, можно к своему суженому прийти; главное, чтобы не утонул венок – тогда жди беды, даже если суженый где-то совсем рядом.
Впрочем, сбываться пророчеству совсем необязательно. Погадали – и забыли… если что-то сразу происходило, может быть, ещё и помнили: ну как же, как же, тебе ведь вчера бубновый валет выпал – а это хлопоты бумажные – вот и сиди теперь с бумагами, разбирайся, пока шеф с Леночкой (вообще-то, это её, Леночки, обязанность – секретарь она, а не ты. Но шеф её всюду с собой таскает, а тебе достаются её обязанности – хлопоты бумажные…).