Повесть о последней, ненайденной земле
Шрифт:
Татарская сеча
До самой середины реки протянулись горбатые плоты. Целая страна на воде со своими островами и полуостровами, дорогами и тихими бухтами запаней, мелями и трясинами из бревен — «живулек», ничем не скрепленных между собой.
Отвесные лучи солнца накалили плоты так, что больно ступить босыми ногами. Пряно пахнет водой, тиной, мазутом и мокрой гниющей древесиной. Сверкающие фонтаны брызг летят с каждого свободного клочка воды.
Лена привычно запрыгала по бревнам, направляясь к крайней линии плотов.
На середине реки тихо. Ребячий визг остался далеко позади. Негромко чмокают мелкие волны, ударяясь о бревна, из-за песчаной Стрелки доносится усталый перестук моторок, тянущих плоты.
Девочка прыгнула в податливую прохладную воду. Если открыть глаза и глянуть вниз — там темнота, пронизанная кое-где светлыми струйками рыб. Лучше не думать о глубине. От этого кожа холодеет и руки быстро, быстро гребут, вынося тело на поверхность..
Но не хочется думать и о детском доме. Сегодня Лена в третий раз ушла оттуда без спроса. Не совсем, а так… чтобы хоть ненадолго отвязаться от докучных расспросов — как же это могло случиться, что ее отец стал предателем, пошел к немцам? Да разве она знает — как?! И разве мало того, что мама умерла, так и не справившись с нежданной бедой?!
Лена помнит веселого, белозубого, ничего не боявшегося человека. И вот этого человека нет, а есть предатель, полицай Прохоров… Да и не есть, а был, так как никто не знает, что сталось с ним после войны. И что самое странное: для нее, для Лены, он все еще тот, прежний — веселый и смелый, и нет, не бывало никогда того, второго… Но говорить об этом она может только с Нонкой, больше ни с кем. Нонка ей верит. Лена знает, что Нонка — особенная и вовсе не дурочка, как считают многие. Перед самой войной Нонка гостила у бабушки в Белоруссии. Там ее застала война, оттуда бежала она вместе с другими колхозниками через леса и болота, и, в общем-то, никто не знает, что случилось дальше. Сама Нонка не помнит ничего. Даже неизвестно, ей ли принадлежит это странное имя. Неизвестно, кто ее родители, где она жила до войны, пока не поехала в гости к бабушке.
Нонка тихая и очень верит во все чудесное, неожиданно счастливое. Глаза у нее большие — в пол-лица, темные и всегда смотрят не на людей, а словно в глубь самих себя. Лена всю прошлую зиму помогала ей готовить уроки и незаметно делала за нее то, что Нонка забывала. Потому что Нонка никогда не смотрит на нее с недоверчивой укоризной. Нонка добрая.
— Ле-е-на! — донеслось еле слышно. — Ле-е-на! Иди сюда, я тебя все равно ви-жу!..
Конечно же, это Маришка — староста их группы. Теперь начнутся разговоры. Лена неторопливо встала, оглянулась. Можно вернуться на берег так же, как пришла, дальним кружным путем, а можно прямиком — по «живулькам».
Девочка тронула ногой гладкое осиновое бревно, прижатое течением к самому плоту — выдержит ли? Дальше — одно к одному — такие же, ничем не скрепленные бревна почти до самого берега. Они издали напоминают плоты, но ходить по ним могут только те, кто, как Лена, вырос на большой реке, — лишь долю секунды выдерживает каждое бревно человека.
Поняв, что собирается делать Лена, Маришка забеспокоилась на берегу:
— Куда ты?! Я Марье Ивановне скажу,
Но Лена уже летела по «живулькам» — быстрая, длинноногая, и волосы ее напоминали на бегу созревший одуванчик. Мальчишки с плотов восхищенно свистели ей вслед — на такое и из них не всякий решится, ведь из-под «живулек» не выплывешь, бревна мгновенно смыкаются над головой…
Снова оказавшись на плоту, Лена остановилась, смахнула назад волосы и стала ждать, пока Маришка подойдет; она знала, что та даже возле берега боится реки.
— Иди сюда, чего же ты стала? — попробовала позвать ее Маришка.
— Я тебя не звала. Нужно — сама ко мне придешь! — независимо ответила Лена. В детдоме ей все равно не миновать наказания, так почему не подразнить трусливую Маришку?
— Ну, раз ты такая вредная, так и оставайся. Меня никто тебя искать не посылал, — обиженно ответила Маришка и повернулась, чтобы уйти.
— Не посылал? — Лена вмиг оказалась на берегу рядом с нею, — Так чего же ты сюда пришла?
— Рассказать тебе хотела одну новость, а теперь не скажу, — с полным сознанием своей силы заявила Маришка.
Но она плохо знала Лену — та ухом не повела, не то чтобы начать подмазываться. Просто повернулась и ступила на тонкую доску, брошенную с берега на крайний плот.
— Да ведь за Нонкой мать приехала! — не выдержала Маришка. — Понимаешь, у нее мать нашлась!
Лена замерла на шаткой доске. Мать… У Нонки нашлась мать… Нонка всегда в это верила. Наверное, не удивилась даже ничуть… Как хорошо! Только… как же без Нонки?!
Лена вновь соскочила на берег и быстро пошла вперед, обогнав Маришку. «От беды не убежишь, — говорил отец, — а вот повернись к ней лицом, так, может, она от тебя сама убежит…» Не убежала, настигла… Но своей беде Лена все равно спины не покажет.
…Двор, насквозь прокаленный солнцем, вымер. Даже кошки, которых здесь жило великое множество, куда-то сгинули. В узкой полоске тени возле сарая разлегся детдомовский пёс Соколка и дремлет. Дремлют и серые от пыли кусты сирени под окнами. Кроме них, во дворе ни души. Конечно же, все в доме. Лена понимала — почему.
Хоть ребята и не любили плакс, прятавшихся по темным углам, хоть и гордились своим детским домом, но как долго помнили о тех, за кем приезжали чудом отыскавшиеся родные! Всех их осиротила война. Шел сорок седьмой год, и еще ничего не было забыто, никакая надежда не потеряна.
В красном уголке — мухе не протолкнуться. Все смотрели на женщину с выцветшими темными глазами, в белесом ношеном платье. Бережными руками в коричневых жестких мозолях она гладила всклокоченные Нонкины кудри и худые плечи. От нее по комнате распространился деревенский запах парного молока и луговых цветущих трав.
Лена незаметно протиснулась в первый ряд — она хотела увидеть Нонкино лицо, своими глазами убедиться, что Нонка счастлива. А потом… пусть говорят что хотят, пусть хоть совсем выгонят из детского дома. Хуже не будет.
Смуглое, скуластое личико Нонки вынырнуло из-под материнской руки.
— Мам, это Лена! Смотри!
— Здравствуй, здравствуй, — кивнула Лене женщина. — Моя-то уж стосковалась: где да где Лена? А ты — вот она, нашлась…
Лена молчала, опустив голову. Короткое, простое слово «моя», сказанное женщиной, словно отрезало Нонку от них всех. Нонка, сама того не понимая, уже жила в другом, недоступном Лене мире, где люди могут быть родными друг другу.