Повесть о прекрасной Отикубо. Записки у изголовья. Записки из кельи (сборник)
Шрифт:
Вместо этого я громко спросила:
– Кто там крадет цветы? Не смейте, нельзя.
Но они со смехом убежали, таща за собой ветки.
Я подумала, что канцлера посетила счастливая мысль. В самом деле, кому приятно глядеть, как некогда столь прекрасные цветы вишни обратились в мокрые комки и прилипли к дереву?
Вернувшись во дворец, я никому не сказала ни слова о том, что видела.
Скоро явились женщины из ведомства домашнего обихода и подняли решетчатые створки ситоми. Женщины из службы двора
Она сразу заметила, что цветов на вишне больше нет.
– Ах, странное дело! Куда исчезли цветы? – удивилась государыня. – Ты как будто крикнула утром: «Воры крадут цветы!» Но я думала, что унесут всего несколько веток, беда невелика. Видела ли ты, кто они?
– Нет, – ответила я, – было слишком темно. Только смутно двигались неясные тени… Мне показалось, будто какие-то люди воруют цветы, и я прикрикнула на них.
– Но все же, если б это были воры, – заметила императрица, – вряд ли они похитили бы все цветы до единого. Скорее всего, мой сиятельный отец приказал потихоньку убрать самодельные цветы.
– Что вы, как это возможно? – возразила я. – Нет, во всем виноват весенний ветер.
– Ах, вот как ты заговорила! Значит, что-то скрываешь.
Видно, боишься бросить тень на его светлость.
В устах императрицы остроумный ответ не редкость, но все же я пришла в восхищение.
Тут показался канцлер, и я скрылась в глубине покоев из страха, что он увидит мой еще помятый сном «утренний лик».
Не успел канцлер войти, как изумленно воскликнул:
– Что я вижу! Пропали цветы на вишне. Вот новость! Но как вы не устерегли их? Хороши же ваши фрейлины, нечего сказать! Спят мертвым сном и не знают, что делается у них под носом.
– Но мне сдается, что об этом «узнал ты раньше меня», – тихонько прошептала я. Канцлер поймал мои слова на лету.
– Так я и думал, – заявил он с громким смехом. – Другие и не заметили бы! Я боялся только госпожи сайсё и вас.
– Да, верно, – подтвердила императрица с очаровательной улыбкой. – Сёнагон знала правду, но старалась меня уверить, что всему виной весенний ветер.
– Ну, она обвиняла его напрасно. – И канцлер с утонченным изяществом начал декламировать стихотворение:
Время пришло возделать
Даже поля на горах.
Не обвиняй же его,
Этот ветер весенний,
Что сыплются лепестки.
Ах, досадно все же, что мои люди не убереглись от чужих глаз. А я-то наказывал им соблюдать осторожность. Уж очень зоркие стражи здесь во дворце.
И он добавил:
– Но Сёнагон очень удачно сказала про весенний ветер, – и снова начал декламировать: «Не обвиняй же его…»
Императрица молвила с улыбкой:
– В нескольких простых словах она хорошо выразила свое сердечное огорчение.
Молодая дама по имени Ковакагими тоже вставила слово:
– Ведь что ни говори, а Сёнагон первая все заметила. И еще она сказала: только настоящий цветок вишни прекрасен, «светлой росой увлажненный»… а самодельные цветы погибнут.
У канцлера был забавно огорченный вид.
На восьмой или девятый день той же луны я собралась вернуться на время к себе домой. Императрица попросила меня: «Побудь еще хоть немного», – но я все же покинула дворец.
Однажды в полдень, когда солнце ярко сияло на безоблачном небе, мне принесли письмо от государыни:
«Не обнажились ли сердца цветов? Извести меня, что с тобой?»
Я ответила: «Осень еще не наступила, но… девять раз в единую ночь к вам душа моя возносилась».
Помню, в тот вечер, когда императрица должна была переехать во дворец на Втором проспекте, фрейлины подняли ужасную суматоху и, не соблюдая пристойного порядка, толпой ринулись к экипажам. Каждая старалась первой отвоевать себе место.
Я с тремя моими приятельницами стояла в стороне и смотрела на это.
– Неприятная картина! – говорили мы между собой. – Такую толкотню увидишь, только когда люди разъезжаются с праздника Камо. И не подступишься. Но пусть их! Если все экипажи будут заняты и мы не сможем уехать, государыня непременно заметит наше отсутствие и пошлет за нами. Словом, мы остались спокойно ждать, а между тем дру гие дамы, тесня друг друга, осаждали экипажи. Наконец они кое-как расселись по местам и уехали.
Распорядитель, наблюдавший за нашим отъездом, воскликнул:
– Я, кажется, не жалея голоса, старался навести порядок, и вот, пожалуйста, четыре фрейлины еще здесь.
Подошел чиновник службы двора.
– Кто, кто остался? – изумленно спросил он. – Странно, очень странно! Я был уверен, что все уже отбыли. Как же вы так замешкались? Сейчас мы собирались посадить служанок вместе с вещами… Небывалый случай!
И он велел подать экипаж.
– О, если так, – сказала я, – посадите сперва этих ваших служанок. А нас уж как-нибудь потом…
– Нет, это возмутительно! Вы нарочно со злобы говорите такие нелепости.
И посадил нас в последний экипаж. Предназначенный для простых служанок, он был еле-еле освещен тусклым факелом. Мы отправились в путь, умирая от смеха.
Тем временем паланкин государыни уже прибыл, и она находилась в приготовленных для нее покоях.
– Позовите сюда Сёнагон, – повелела императрица.
– Но где же она, где? – удивлялись юные фрейлины Укё и Косакон, посланные встречать меня. Но экипажи подъезжали один за другим, а меня все не было.