Повесть о прекрасной Отикубо. Записки у изголовья. Записки из кельи (сборник)
Шрифт:
Во все время церемонии из галереи вдовствующей императрицы-матери то и дело приносили моей госпоже послание в духе старой песни о солеварне Тика и разные красивые подарки, а государыня отвечала тем же. Радостно было глядеть на это.
Когда кончилась служба, вдовствующая императрица изволила уехать к себе, но на этот раз в сопровождении только половины прибывшей с ней сановной свиты.
Фрейлины, служившие молодой государыне, не знали, что она направилась в резиденцию императора, вместо того, чтобы воротиться
Дамы с нетерпением поджидали, когда же служанки принесут им теплые ночные одеяния, а тех не слыхать и не видать. Дрожа от холода в тонких и просторных одеждах, дамы сердились, жаловались, возмущались, но без всякого толку.
На рассвете наконец явились служанки.
– Где вы были? Почему вы такие тупоголовые? – начали им выговаривать дамы.
Но служанки хором пустились в объяснения и сумели оправдаться.
На другой день после церемонии хлынул сильный дождь и его светлость канцлер сказал императрице:
– Ну, что вы скажете? Какую счастливую карму я уготовил себе в прошлых рождениях!
Поистине, он вправе был гордиться. Но как смогу я в немногих словах поведать о событиях былого времени, столь счастливых по сравнению с тем, что мы видим теперь? А если так, я умолчу и о тех горестных событиях, свидетельницей которых стала позже.
269. Из песен я больше всего люблю…
Из песен я больше всего люблю старинные простонародные, например, песню о воротах, возле которых растет криптомерия.
Священные песни кагура тоже прекрасны.
Но «песни на современный лад» – имаё-ута – какие-то странные, напев у них длинный и тягучий…
270. Люблю слушать, как ночной страж…
Люблю слушать, как ночной страж объявляет время. Посреди темной холодной ночи приближаются шаги: топ-топ-топ. Шаркают башмаки, звенит тетива лука, и голос в отдалении выкликает:
– Я такой-то по имени, из такого-то рода. Час Быка, третья четверть. Час Мыши, четвертая четверть.
Слышно, как прибивают таблицу с обозначением времени к «столбу часов».
Есть у этих звуков странное очарование.
Простые люди узнают время по числу ударов гонга и говорят:
– Час Мыши – девять. Час Быка – восемь.
271. В самый разгар полудня…
В самый разгар полудня, сияющего солнцем, или в поздний час, быть может, в самую полночь, когда царственная чета уже должна была удалиться на покой, радостно услышать возглас государя: «Эй, люди!»
Радостно также, когда глубокой ночью до слуха донесутся звуки флейты, на которой играет император.
272. Тюдзё Наринобу – сын принца монаха…
Тюдзё Наринобу – сын принца-монаха, бывшего некогда главой
Какую боль должна была почувствовать дочь губернатора провинции Иё, когда Наринобу покинул ее и бедняжке пришлось уехать со своим отцом и похоронить себя в глуши.
Узнав, что она тронется в путь с первыми лучами зари, Наринобу, нет сомнения, пришел к ней накануне вечером. До чего же он, наверно, был хорош в своем шелковом кафтане, когда прощался с ней при бледном свете предрассветного месяца!
Он частенько наведывался ко мне потолковать и с полной откровенностью называл черное черным, рассуждая о поведении некоторых близких ему особ.
Была при дворе одна дама, – звали ее Хёбу, которая усердно соблюдала День удаления от скверны.
Она желала, чтоб ее именовали не иначе как родовым прозвищем Тайра, потому, видите ли, что ее удочерила какая-то семья, принадлежащая к этому роду.
Но молодые дамы смеялись над такими претензиями и нарочно называли эту даму именем подлинного ее рода.
Внешности она была ничем не примечательной, до красавицы далеко, но в обществе держалась неглупо и с достоинством.
Государыня как-то раз заметила, что насмехаться над человеком непристойно, но из недоброжелательства никто не передал ее слов молодым фрейлинам.
В то время я проживала во дворце на Первом проспекте, где мне была отведена маленькая, очень красивая комната возле веранды, глядевшая прямо на Восточные ворота. Я делила ее с Сикибу-но омото, не разлучаясь с ней ни днем ни ночью, и мы не допускали к себе никого из неприятных нам людей. Сама государыня нередко навещала нас.
Однажды мы решили провести ночь в главном здании и улеглись рядом в передних покоях на южной стороне дворца.
Вскоре кто-то начал громко звать меня, но мы не хотели вставать и сделали вид, что спим.
Однако посетитель не унимался.
– Разбудить их, они притворяются, – приказала императрица.
Эта самая Хёбу явилась к нам и начала толкать и звать, но мы не шелохнулись.
Она пошла сказать гостю:
– Я не могу их добудиться, – потом уселась на веранде и завела с ним разговор. Мы думали, это ненадолго, но часы текли, забрезжил рассвет, а беседе их все не было конца.
– А ведь это Наринобу, – с приглушенным смешком шепнула мне Сикибу-но омото, но гость на веранде оставался в блаженном неведении, думая, что мы ничего не слышим.
Наринобу провел в беседе всю ночь и ушел только на заре.
– Что за ужасный человек! – говорила Сикибу-но омото. – Пусть теперь придет к нам, не добьется от меня ни слова. И о чем, хотела бы я знать, толковали они всю ночь напролет?
Но тут вдруг Хёбу отодвинула скользящую дверь и вошла к нам. Она услышала, что мы говорим о чем-то в столь ранний час.