Повесть о Сергее Непейцыне

Глинка Владислав Михайлович

Матушка обижалась на непонятное слово «дофин», на то, что своих людей Семен Степанович зовет не по-барски ласково, а главное, что делается не по ее воле.

— Небось Ненилку везете, — упрекала она.

— Жену с мужем разлучать грех, — говорил дяденька.

— Сережино рожденье спраздновали, а Осенькина ждать не хотите, — уже хныкала матушка.

— Не я, корпус не ждет, — отвечал Семен Степанович.

Она плакала пуще.

Поехали двумя запряжками. В тарантасе — Семен Степанович с мальчиками и Фома, сзади — телега «запасу» и Филя с Ненилой.

Во

Пскове прожили пять дней у Алексея Ивановича в казенном, скудно обставленном доме. Дяденька выправлял у предводителя дворянства нужные в корпус бумаги. Сергею, ходившему с крестным, город показался огромной диковиной. Каменные палаты в два жилья друг над другом, в лавках ружья, печатные пряники с цветным сахаром. Множество церквей бьют в колокола, и над всеми взлетают и снова садятся галки. Высоченные крепостные стены с башнями, те самые, за которыми оборонялись от поляков и шведов. Вот город так город!

До Петербурга добирались еще полторы недели. Трогались со светом, останавливались за полдень у крестьян — дяденька не любил станционных изб за нечистоту, — варили обед, отдыхали.

В Петербург въехали под дождем, завесившись кожаным фартуком. Пристали на Фонтанке у дяденькиного «однокорытника», который служил в Военной коллегии и обещал определить мальчиков в корпус. Дом был каменный, богатый, а господ двое — дочку единственную отдали в какой-то Смольный монастырь. Встретили хорошо: хозяин, бригадир, обнимал, целовал дяденьку, как родного. Отвели три горницы. Здесь мальчики впервые увидели высокие, под потолок, зеркала в золоченых рамах и пуховые подушки на мебели. На диване такая длинная подушка больно занятна: сел с маху на один конец — другой горой вздувается и с шипом из него воздух идет. Вкусно обедали за хозяйским столом, потом ходили в белую баню, что стояла в большом саду.

В первое утро заспались с дороги. Сбитень со сдобными булками подавали в их комнаты, — бригадир уехал в должность, барыня еще не вставала. Дяденька надел полный мундир и отправился к бригадиру в коллегию, чтоб вместе побывать у директора корпуса. Филе наказал держать мальчиков готовыми — в любую минуту может за ними приехать. Но день прошел, хозяйка прислала с лакеем обед — мясные блюда и сахарное пирожное — все вкусное, иначе, как в деревне, готовленное. Тревожились, не случилось ли чего с дяденькой. Хозяин, слышно, приехал, а его все нет. Наконец Семен Степанович вошел черней тучи.

— Живо укладывать, что разобрали. Через полчаса чтоб съехать!

— Обратно в деревню? — спросил Филя.

— На постоялый. Укладывай кой-как, только б скорей отсюда.

В сумерках водворились в двух пустоватых комнатах. Совсем стемнело, пока устроились на ночь. Поели домашнего. Фома ушел ночевать ближе к лошадям, в тарантас. Братьев уложили на одну кровать. В комнате было темно — взрослые сидели в соседней. Осип скоро стал дышать ровно. Сергей почесывался, кто-то кусал его. На цыпочках вошел Филя, взял укладку, неплотно закрыв дверь, вышел. Стал слышен голос дяденьки.

— На счастье, навязал мне Алексей

Иванович письмо к инспектору другого корпуса — Артиллерийского. Сказывал, человек отменный. Завтра повезу к нему, буду просить. А от казнокрада не хочу и хлопот принять. Он одним сиротам благодетеля строит, а других обкрадывает, да еще смеючись про то сказывает, боров бессовестный! А без него в корпус зашел, то и вакансий нету…

Утром Семен Степанович торопил мальчиков — пора ехать. День выдался солнечный, жаль, что на тарантасе верх глухой, — братья высовывались из-под него так, что дяденька хватал их за плечи. Широкие улицы выложены камнем, с грохотом едут по ним верховые, телеги, кареты. Идут, разговаривая, всякие люди, разносчики с лотками перед брюхом выкрикивают свой товар. В огромных домах в четыре жилья окон не счесть. Над одной дверью висит золотой крендель, над соседней — железный сапог со шпорой, дальше — таз на ветру вертится.

— Булочник… Сапожник… Цирюльник, — пояснял дяденька.

Дальше река широченная, серая, с большими кораблями, мост на барках, как улица, и весь гудёт от копыт — едут в два ряда навстречу друг другу, а внизу, совсем близко, — волны. Ветер холодный свищет.

— Вон корпус Сухопутный, куда с канальей вчерась ехали, да дорогой не поладили… — указал Семен Степанович на красный домище. — Сворачивай, нам дальше.

За вторым мостом дома пошли маленькие, деревянные. Тарантас трясло на выбоинах мостовой, пешеходы шагали по дощатым мосткам вдоль заборов, за которыми желтели сады.

— А вон и Артиллерийский, верно, — указал дяденька. — Сказано на письме: у реки Ждановки. Вот она, речка.

Из-за длинного тесового забора виднелись крыши невысоких построек. Ворота настежь, солдат в красном кафтане впускает возы с сеном. За воротами — поросший жидкой травой плац, на нем четыре пушки на красных лафетах, около них второй солдат ходит с ружьем. Дяденька спросил, где квартирует инспектор классов Верещагин. Солдат указал один из флигелей, окружавших плац. Семен Степанович сошел у крыльца и скрылся за дверью.

— А коли не примут? — спросил Осип.

— Обратно в деревню поедешь… Аль струсил, к матушке, к Аниске захотел?..

— Сам захотел! — буркнул Осип, но губы у него дрожали.

На крыльцо вышел слуга и позвал братьев в дом.

В комнате, вдоль стен которой теснились на полках книги, за простым столом рядом с дяденькой сидел барин со строгим, показалось Сергею, лицом, в белом колпаке и стеганом халате.

— Здорово, недоросли, — сказал он.

— Здравствуйте, господин инспектор! — отвечали Сергей и Осип, как велел им дяденька.

— Ступайте сюда. Читай хоть ты, меньшой, сначала. — На край стола легла открытая книга.

— «Константин, царь греческий, — бойко забормотал Осип, — пишет, что россы издревле даже до Египта ездили морем. И не дивно, что Нестор называет Черное море росским, для россов по нему хождения. На берегах оного не раз пролилась кровь росская…»

— Хорошо, хватит, — сказал Верещагин. — Теперь ты.