Повесть о Сергее Непейцыне
Шрифт:
Осип внимательно взглянул на Андрея и Васю:
— Кто из вас, господа, согласится завтра быть моим секундантом?
— Фу-ты, черт! — привскочил Костенецкий.
— С кем драться будешь? — деловито спросил Криштафович.
— С сербом одним, с Неранжичем.
— С полковником? — спросил Сергей.
— С ротмистром, братом того младшим…
— А за что?
— Они думали прошлую весну меня запугать, чтоб я на их сестре вдовой женился, которая средь других кавалеров мне преимущество оказала и себе в мужья
— А сколько ей годков? — перебил Костенецкий.
— Двадцать один, кажись, но не в годах дело. А не могу я позволить себя принуждать. И сегодня снова грубости при обществе…
— Ну что же… — встал из-за стола Костенецкий. Протянув длинную руку, он снял с гвоздя на столбе саблю и начал ее пристегивать: — Не случалось бывать секундантом, но ежели надобно…
— Постой, Вася, — поднял палец Криштафович, — а ведомо ли спорщикам, что прошедший год государыня издала манифест супротив дуэлей, велела наказывать за раны, увечья и паче убийства наравне с учиненными в запальчивости, сиречь ссылкой в Сибирь.
— Мне такое не ведомо, — упрямо склонил голову Осип. — И притом не я зачинщик… Или мне, по-твоему, к аудитору бежать да кляузу на Неранжича царапать, на тот манифест ссылаясь?
— Нет, я того не говорю. — Криштафович встал и тоже пристегнул саблю. — Прости, Вася, но я политичней тебя. Позволь, схожу, попробую серба урезонить. А уж ежели не выйдет, будем жребий тянуть, кому с Осипом завтра идти.
— Все равно я сейчас с вами пойду, — сказал Костенецкий. — А ты, Славянин, не ходи.
— Да, ты не ходи, — подтвердил Осип. — Вот, скажут, брата старшего на заступу привел. Я и сам сумею, поверь.
— Осип, только прошу, не горячись.
— Да не могу я позволить дерзости мне при дамах делать…
Сергей недолго оставался один. Послышались шаги, в кибитку вошел Иванов. И он был в свежем мундире, в чулках и башмаках.
— Пришел вас успокоить, — еще не скинув епанчи, сказал он. — Дуэли не будет.
— Помирили их?
— Нет, но кто-то сказал светлейшему, он очень разгневался, даже карты бросил и велел позвать обоих. Сыскали только Неранжича. Князь его разбранил и сказал, что не потерпит того в своей армии, да еще при осаде, грозил разжалованием.
В этот вечер в кибитке Непейцына засиделись три юных офицера и пожилой художник. Филя еще раз грел воду для сбитня, и пили его под аккомпанемент долетавшей до лагеря бальной музыки.
Бабочки разлетаются. Угрозы не подействовали
Предсказанное Криштафовичем началось через несколько дней. По ночам завернули холода, днем задул пронзительный ветер, и карета за каретой в сопровождении тарантасов и телег потянулись из праздничного городка, построенного летом около главной квартиры. Сиятельные и превосходительные дамы с крепостной челядью, иностранцы с щеголями камердинерами
Прав оказался и Костенецкий. Стоило опустеть хоромам, наскоро стороженным из жердей и досок, как они исчезали без следа. От павильонов, еще вчера убранных внутри коврами и шелком, а снаружи гирляндами зелени и транспарантами, к утру не оставалось ничего. Зато в ближних полках стучали топоры и земля летела из-под лопат — строились землянки с нарами и печками.
Передавали, будто некий генерал пожаловался светлейшему, что солдаты но ночам растаскивают постройки вокруг его ставки.
— А на что им беречь пустые курятники? — сказал Потемкин.
Когда же генерал заметил, что исчезают и мостки, постланные вдоль недавно существовавших улиц, и будет неудобно ходить в главную квартиру при дождях, князь ответил:
— Ваше превосходительство не дама, чтоб по мосточкам прохаживаться. Прошу ко мне с докладом верхом приезжать. А солдат пусть лишний раз обогреется да рубаху помоет.
Вскоре в Елисаветград отправились княжеские оркестр и капелла, заскрипели запряженные волами возы с походной библиотекой в две тысячи томов, с гардеробными сундуками, вмещавшими сотни шелковых и атласных кафтанов и камзолов, с парадными сервизами и свернутым шатром-галереей на полтораста пирующих. «Торжище» удовольствий, почестей и наживы, о котором на берегу Буга говорил Иванов, растаяло без следа за две недели.
В середине октября Осип, несколько дней не бывавший у брата, вошел в кибитку поздно вечером. Даже при свете нагоревшей свечи было видно, что он утомлен; от одежды пахло конем.
— Эй, Филька! Вели Фоме выводить Воронка, я его у коновязи бросил, — приказал Осип и, скинув епанчу, сел к столу.
— Откуда? — спросил Сергей, предполагая, что брат ездил с поручением светлейшего, и надеясь услышать штабные новости.
— Даму одну провожал, — ответил Осип. — В Херсон поехала, а там, отдохнувши, далее, в Петербург. Вчерашний день провел, кажись, на месте древнего города твоего. Там и простились…
— Красивое место, правда? — сказал Сергей, стараясь не смотреть в осунувшееся, расстроенное лицо брата.
— Ничего сейчас нет красивого. Ветер, холод, пустота. Только под берегом чуть укрыться можно. А хаты в деревне грязные, и проходившие солдаты всё растащили. Но мне хорошо было. Так хорошо, что прошу тебя, Сережа, если мне под Очаковом убитым быть, то похорони меня там. Не здесь, среди тысяч солдатни, изведенной поносом, а там, над Бугом. Знаешь, когда она уехала, я там еще несколько часов провел и очень представил, как летом под песню жаворонков, под шорох воли лежать буду. Помнишь, как у Плутарха: