Повесть о Сергее Непейцыне
Шрифт:
— Да полно тебе! — остановил старший брат.
— Ничего не полно. Тут верст двадцать пять, недалече везти. Обещаешь? — Он заглянул в глаза Сергею.
— Обещаю. Только давай лучше на новую встречу надеяться, а про смерть не говорить.
— Не стану больше, но помни, что обещал… Будь же здоров. — Осип поднялся. — Ноги разломило, как на первых уроках Моргуна.
—
— Бог с ней, с едой. Главное я тебе сказал, и мыться скорей надо, чувствую — воняет, как от форейтора. Впрочем, теперь наплевать… — Осип накинул епанчу, нахлобучил шляпу и вышел.
Разговор взволновал Непейцына, он пошел следом. Но было так темно, что только услышал фырканье и удаляющийся шаг лошади.
В ближней палатке говорили два голоса:
— Коли обещался, дядя, то и сказывай…
— Теплей тебе, что ли, от сказки станет?
— Все не так дрогнешь, как слухаешь.
— Спать мне, парень, охота.
— Так ведь обещался. Ты хоть какую коротеньку скажи…
«Послушаю и спать пойду, — решил Сергей. — Из тех ли, что Ненила сказывала?..»
— Ну вот… Жил да был в своем царстве сильный царь, — начал сказочник. — Захотел он построить костяной дворец. Велел собрать со всего царства кости и покласть в ставок, чтоб размокли…
Прошло несколько минут в полном молчании.
— А дальше-то? — спросил первый, молодой голос.
— Вот они там и мокнут Как размокнут, то и рассказывать дале стану, а покуда спать не мешай…
Кто-то рассмеялся. Потом заговорил еще один солдат.
— В самый раз сказка, братцы. Под Очаковом и сбирать бы не пришлось. Костей наших тут не на один дворец хватит…
— Ну, завел, Егоров, панихиду! — сказал Жалобно первый..
А на другой день выпал снег и разом началась такая ранняя и крутая зима, что долго в народе особенно холодные зимы прозывали очаковскими. Только один раз растаял первый снег, будто нарочно, чтоб испортить дороги, по которым шли обозы с продовольствием, и снова завернули холода. Солдаты жестоко мерзли в выношенных куртках и епанчах, в стоптанных сапогах и кожаных касках. Вот когда хватились затребовать, из Кременчуга заготовленные там тулупы. На костры и топку печурок шло все что могло гореть: редкие кусты, деревья, запасные дышла казенных упряжек. Как-то ночью от кибитки Непейцыных беззвучно исчез вкопанный в землю столик. Солдаты жили впроголодь, последние пригнанные осенью отары овец были съедены, обозы с крупой и мукой застревали на размокших и замерзших дорогах, упряжные волы надрывались и дохли, не дойдя до Очакова. Вши заедали солдат, о стирке белья никто не думал, — разве попарить рубаху над костром. Больных стало пол-лагеря. В мерзлой земле, с великим трудом вырубали могилы.
Оскудела и офицерская еда. Криштафович и Костенецкий стеснялись приходить к Непейцыну в часы обеда и ужина. Сергей заметил это и уговаривал их есть — Филя сберег кой-какие запасы, и каши с салом бывало еще вволю. Уговаривал оставаться ночевать в своей кибитке — здесь было теплее, а главное, суше, чем в землянках, обложенных снегом. А потом Филя ухитрился сложить еще камелек из камней и глины, точь-в-точь как, уверял он, делают калмыки, и топил днем, открывая отдушину на верху кибитки.
Сергей по-прежнему через день дежурил на батарее, стрелял по городу, иногда видел, как там начинался пожар. Но больших повреждений крепостным стенам артиллерия причинить не
— Только что спокою не даем, — говорил капитан Мосеев. — Однако, видать, артиллерийский запас у них не велик — редко отвечать стали, берегут…
Иногда на батарею приезжал майор Иванов и рисовал контуры очаковских укреплений, а то артиллеристов у пушек, брустверы, плетенные из ивняка «туры» и мешки, насыпанные землей. Он готовил материал для картины, заказанной самим светлейшим.
— Что изображать прикажет — самый штурм или капитуляцию, еще неведомо, — говорил художник, — но все этакое всюду сгодится. Притом мне надо за двоих рисовать. Часть набросков в Вену отправят, как светлейший в Очаков вступит. Приказал он подрядить тамошнего живописца Казанову большущие полотна писать об этой войне для дворца в Петербурге. Тот небось сюда не поедет…
— А почему вам, Михайло Матвеевич, самому большую картину не взяться писать? — спросил Непейцын.
— Потому, любезный друг, что я художник походный — привык карандашом и акварелью работать, а большую надо масляными красками писать, в просторной мастерской, да на месте сидючи в спокое полгода, а то и дольше. Мечтаю, конечно, о таком. Но и тогда, наверно, убитых да кровь писать не захотел бы. Оно, в Вене сидя, да никогда в натуре не видав, куда как легко…
Не каждый день заходивший к брату Осип был мрачен и молчалив, — видно, тосковал по своей королеве. Не стал веселей и получив от матушки семьсот рублей, которыми расплатился с долгами. В том же пакете, посланном на главную квартиру, были вложены двести рублей для Сергея и письмо от дяденьки. В нем говорилось, что в Луках и в Ступине все здоровы, чтобы берег себя и воздерживал Осипа от излишних трат, что служба в кирасирах не по их состоянию и что матушка для посылки ему запродала урожай будущего года. Сергей решил отложить такой разговор. Новых долгов Осип пока не сделает, и до переводов ли сейчас из полка в полк?..
Вечером в первых числах ноября Осип пришел к брату еще более нахмуренный, чем последнее время.
— Будут нынче у тебя Криштафович или Костенецкий? — спросил он.
— Не обещались. На что тебе?
— На то же, на что месяц назад надобны были…
— Неужто опять дуэль?
— Не кричи, сделай милость. Да, дуэль, послезавтра утром. И гляди, чтоб ни душа не знала. Которого убьют, того будто турки подстрелили. Место так выберем, чтоб похоже вышло.
— Но ведь светлейший запретил ему.
— В том и дело, что серб утверждает, будто одна дама по моему наущению просила князя вмешаться и тем спасти меня.
— Но ведь ты не говорил ей?..
— Конечно, не говорил, но допускаю, что, слышав грубости Неранжича, именно она могла сказать князю, потому что за меня боялась. А ежели так, то должен драться непременно…
— Полно, разве можно… — начал было Сергей.
— Да, можно! — закричал Осип. — И больше ничего не говори, миротворец! Я не такой добрый, как ты. Знаю, что убью его!
— За что поедешь в Сибирь и всю жизнь будешь мучиться.
— В Сибирь не пойду, ежели ты да секунданты будете молчать. И раскаиваться никогда не стану.
Разговор прервал приход Криштафовича. Выслушав, Андрей также попытался образумить Осипа. Но тот твердил свое и пригрозил позвать в секунданты кого-то из ординарцев светлейшего. В этот вечер Осип остался ночевать в кибитке. Когда Филя подоткнул им со всех сторон одеяла и епанчи, погасил свечу и улегся, Осип сказал, как показалось Сергею, с недобрым смешком: